Вношу ясность

Издательство CORPUS ®

Вещицы, помещенные в начале этого сборника, были написаны, когда мне слегка перевалило за двадцать, а вещицы, помещенные в конце, – когда мне слегка перевалило за тридцать. Мой нынешний возраст назовут «слегка перевалило за сорок» разве что неисправимые утописты, да и то если они мои фанатичные поклонники. Неудивительно, что встает вопрос об «актуальности», как это раньше (ей-ей!) называлось.

Позвольте мне вернуть этот вопрос в лежачее положение.

Хотя кольца-хамелеоны, рации диапазона Си-Би, диско, интерьеры в стиле хай-тек и безопасный секс с первыми встречными успели выйти из моды или исчезнуть с лица земли, нельзя отрицать, что, во-первых, очень многое (кроме, увы, последнего пункта данного списка) сплошь и рядом возрождается, а во-вторых, в нашу скучнейшую, ретроактивную эпоху требовать от писателей вечной насущности, когда ее перестали требовать даже от самой вечности, – не только страшно несправедливо, но и бестактно.

Если то, что в настоящий момент называют «искусством», можно назвать искусством, а то, что в настоящий момент называют «историей», можно назвать историей (и, к слову, если то, что в настоящий момент называют «настоящим моментом», можно назвать настоящим моментом), я призываю современного читателя (а читатели нынче наперечет) воспринимать мои тексты так, как они задумывались изначально и преподносятся аудитории снова, – как историю искусства. Правда, моя история искусства нетипична: она без проволочек, без лишних слов повествует о текущих событиях. Это история искусства с пылу с жару.

Фрэн Лебовиц,

сентябрь 1994 года

12:35.

Звонит телефон. Меня это не радует. Мне не нравится просыпаться таким образом. Я предпочитаю просыпаться от того, что некая французская кинозвезда нежно шепчет мне в половине третьего пополудни, что, если я хочу успеть в Швецию на вручение Нобелевской премии по литературе, которую я и должна получить, мне пора бы уже позвонить, чтобы принесли завтрак. Но это происходит реже, чем хотелось бы.

Сегодняшний день – прекрасный тому пример, поскольку мой собеседник – агент из Лос-Анджелеса, который сообщает мне, что мы не знакомы. Так и есть, и не без оснований. Его загар можно услышать по телефону. Его интересует моя работа. И этот интерес привел его к умозаключению, что неплохо бы мне написать комедийный киносценарий. Я, разумеется, буду располагать полной свободой творчества, поскольку очевидно, что писатели-юмористы захватили руководство кинобизнесом. Я оглядываю свою квартиру (задача, исполняемая буквально в мгновение ока) и замечаю, что Дино де Лаурентис удивился бы, услышав такое. Он загорело хихикает и сообщает, что нам надо поговорить. Я сообщаю, что мы уже говорим. Он, однако, имеет в виду, что мы должны поговорить там, причем расходы за мой счет. Я отвечаю, что отправиться в Лос-Анджелес за собственный счет я могу разве что по почте. Он снова хихикает и сообщает, что нам надо поговорить. Я соглашаюсь поговорить сразу же, как только получу Нобелевскую премию – за выдающиеся достижения в области физики.

12:55. Я пытаюсь заснуть обратно. Несмотря на то, что сон – область, в которой я всегда проявляла поистине элджеровское [1] постоянство и выносливость, я не преуспеваю в достижении своей цели.

13:20. Я спускаюсь за почтой. Возвращаюсь в постель. Девять пресс-релизов, четыре уведомления о предстоящих кинопоказах, два счета, приглашение на вечеринку в честь знаменитого героинового наркомана, последнее уведомление от Нью-Йоркской телефонной компании об отключении телефона и три злобных письма от читательниц журнала Mademoiselle, требующих объяснить, с чего я, собственно, взяла, что имею право относиться к комнатным растениям – живым, зеленым существам – с таким неприкрытым отвращением. Я звоню в телефонную компанию и пытаюсь сторговаться, потому что вероятность просто оплатить счет исключена. Не хотят ли они посетить пресс-показ? Или, может быть, сходить на вечеринку в честь героинового наркомана? Не будет ли им интересно узнать, с чего я, собственно, взяла, что имею право относиться к комнатным растениям с таким неприкрытым отвращением? По всей видимости, они не заинтересованы. Они предпочли бы 148 долларов 10 центов. Я соглашаюсь, что это вполне понятное предпочтение, но предостерегаю их о том, как бескровна жизнь, посвященная слепой погоне за наживой. Нам не удается прийти к соглашению. Я натягиваю одеяло, телефон звонит. Следующие несколько часов

я спроваживаю редакторов, предаюсь дружеской болтовне и замышляю месть. Читаю. Курю. К сожалению, мой взгляд падает на часы.

15:40. Я рассматриваю возможность встать с кровати. Отвергаю этот замысел, требующий неоправданного приложения усилий. Еще немного читаю и курю.

16:15. Я встаю, чувствуя себя удивительно неотдохнувшей. Открываю холодильник. Выбираю между половинкой лимона и банкой горчицы «Гульденс» и по наитию решаю вместо этого сходить куда-нибудь позавтракать. Такая уж я эксцентричная.

17:10. Возвращаюсь в свою квартиру со стопкой журналов и посвящаю остаток дня чтению статей, чьи авторы, к сожалению, закончили их в срок.

18:55. Романтическая интерлюдия: приходит предмет моих нежных чувств и приносит комнатное растение.

21:30. Я отправляюсь ужинать в компании двух моделей, модного фотографа, агента модного фотографа и арт-директора. Я почти исключительно занимаюсь арт-директором, в котором меня привлекает преимущественно то, что он понимает почти все слова.

02:05. Возвращаюсь домой и готовлюсь сесть работать. Отдавая дань легкому ознобу, натягиваю два свитера и дополнительную пару носков. Я наливаю себе газированной воды и придвигаю лампу к столу. Я перечитываю несколько старых номеров Rona Barrett’s Hollywood и порядочную часть «Переписки Оскара Уайльда». Я беру ручку и пялюсь на лист бумаги. Я прикуриваю. Пялюсь на лист бумаги. Я пишу: «Мой день: что-то вроде введения». Хорошо. Сдержанно, но ритмично. Я обдумываю свой день. Я впадаю в беспричинную депрессию. Я рисую на полях. Я набрасываю посетившую меня идею версии шекспировской комедии с участием одних чернокожих, которую следует назвать «As You Likes It» — «Как вам это пондравится». Я с вожделением смотрю на диван, не упуская из виду его способность ловко трансформироваться в кровать. Я прикуриваю сигарету. Я смотрю на лист бумаги.

4:50 Диван одерживает победу. Очередная победа мебели.

Я вовсе не бессердечна. Я верю, что у всех людей должна быть теплая одежда, достаточное количество пищи и пристойная крыша над головой. В то же время я чувствую, что, если они не готовы вести себя подобающим образом, им следует хорошенько закутаться, перекусить и сидеть дома.

Я говорю не только об этикете, поскольку, хотя этикет, несомненно, стоит принимать во внимание, подобающее поведение им далеко не исчерпывается. Оно требует, к примеру, чтобы широкая общественность воздерживалась от запуска трендов, преодоления запретов и развития скрытых талантов. Далее оно требует смириться с тем фактом, что общее благо обычно не такое уж благое и что головокружение от демократии существует. Угнетение и/или репрессии не лишены своего обаяния, а права и/или свободы – своих изъянов. Это ясно показывает таблица, предлагаемая вашему вниманию.

Чтобы усвоить приемлемое поведение, необходимо совершить два шага. Первый (уже, предполагаю, выполненный вами) – внимательное ознакомление с приведенной выше таблицей. Второй состоит в том, чтобы избавиться от ряда распространенных, но вредных заблуждений, как например:

Неправда, что всякий труд облагораживает. Некоторые занятия определенно лучше других. Отличить хорошую работу от скверной не составляет труда: люди с хорошей работой счастливы, богаты и хорошо одеты. Люди со скверной работой несчастны, бедны и едят полуфабрикаты. Людей, которые попытаются облагородиться за счет работы того типа, которая вынуждает их измываться над бургерами, неизбежно будут разочарованы. А также – плохо себя вести.

Не существует такой вещи, как душевный покой. Там только нервозность и смерть. Любая попытка доказать обратное есть неприемлемое поведение.

Очень немногие люди наделены подлинным талантом к искусству. А потому и неблаговидно, и непродуктивно усугублять ситуацию своими попытками. Если вас одолевает жгучий, неодолимый порыв писать книги или картины, просто съешьте что-нибудь сладкое, и он пройдет. Из истории вашей жизни не выйдет хорошей книги. Даже не пытайтесь.