Внук Бояна
Шрифт:
— Пусть так, я все скажу старшим братьям-князьям, — глухо проворчал боярин, расправил тугой ворот расшитой рубахи, отчего лицо побагровело, будто от усилий сдержать гнев: глаза-то беспокойно метались, и все мимо Ярослава. — Ты не внял моим речам о холопах, так прикажи слушаться слов старшего брата: прекрати мирные речи с волхвами, и выдай их на расправу христианской церкви.
— Не обессудь, боярин, и этого не обещаю. Нам всем нужно согласие людское, а не раскол и распри. Пусть кто-то еще молится истуканам, но ведь сердце его остается русским! Побережем русский народ! Больше народу — больше войска, ближе
Юрко ехал с Кузяном, теперь уже не простым оратаем, а княжеским сотником, приодетым в воинский кафтан, вооруженным, как дружинник больших князей.
А ведь недавно он чуть не кончил плохо. Юрко посылал его по глухим дебрям собирать раскиданных по лесам, затаившихся жителей да беглецов из половецкого плена. Всех он звал в новые деревушки нового княжества. Шли они, полуодетые в рванину, прочернелые телом, босые... Рыли себе землянки, начинали новую жизнь в сельцах.
Приводил Кузян людей и из Воронских лесов. То были одичавшие люди, всего боялись. Князь Роман выдал на них Чурыну Кащере охранную грамоту. А Кащеря ненасытно начал захватывать и соседние деревушки, заставляя людей работать на него. Кузян решил завлечь их в Донское княжество — по жалости своей к ним, да и не мог забыть слов Яришки о злых угрозах Кащери, это был его враг.
И однажды в посольской палате появился сам Чурын Кащеря. Одет как боярин. Черные, наглые глаза все цепко осматривали, будто зарились привычно на чужое.
— Княже, — заговорил он Ярославу Глебовичу. — Твой слуга — беглец от князя Романа, творит непотребное: мутит умы моих людишек, к тебе переманивает. Не по-соседски делает! Хотел я ему голову снести...
— Не тронь моих людей — сам разберусь, — Ярослав даже не повысил голоса.
— Но он говорил людишкам муторные речи! Вот он! — и указал на Кузяна.
— Что говорил? — искоса поглядывая на Кузяна, тихо спросил Ярослав и нахмурился: какой нескладный парень, опять на него беда.
— О князьях сказывал: будто все они ненавистники, как волки... Трусливы. На поле боя бросают свои рати и бегут... Потом забывают пленников — своих сородичей... Но коли князь попадет в плен — не горюет — женится на ханской дочери. Или за него выкуп княжество шлет — полвоза серебра... А кто выкупит простого смерда?..
— Со злобством наговариваешь, Чурын! — волнуясь, бросил Кузян. — Слово мое было о князе Романе, да и то не таково.
Ярослав глянул на Кузяна — руки сжались в кулаки, лицо побледнело, думы нахлынули горькие и злобные: что же этот молодой сотник добра не чувствует? Или все еще не верит, что жалеют его Яришку? И ведь уже все сказано: пусть женится!
Спросил строго:
— Тебе русский князь как поганый половчин? Как волк?
— Есть такие! Вот его, — Кузяшка указал на Кащерю, — оберегает князь, хочет боярином сделать. Добычливого пса и князья любят. А он, как поганый половчин, людей терзает да и грозит Яришку увезти в полон. Поганым продать!
— Не верь, княже! — резко оборвал Кащеря. — Я дал тебе слово не трогать мельничиху.
—
— Тихо! — остановил Ярослав. — За хулу князей — голову долой!.. А ты уходи прочь! — приказал Кащере. Сам проверю твои наговоры! И слушай в последний раз: моих людей не тронь! И не докучай с наветами...
Кащеря отходил к двери и говорил, не смущаясь:
— Напрасно веришь смерду. Не знаешь жизни. Это потому, что у тебя нет бояр, некому подсказать большое и верное. Возьми меня боярином, не пожалеешь! Или купец этого не достоин?.. А у меня богатство повыше боярского. Пора и купцам садиться за боярский стол! Без нас пропадут и князь и смерд, отощает и казна княжеская. Деньги будут у нас, мы будем сообща приказывать!..
— Замолкни! И иди! Не боярин еще, а хвастаешься! — прикрикнул Ярослав и добавил страже: — Проводите ко дворам этого злого хитрословесника!
Воины выпроводили Кащерю за дверь. А Ярослав плюхнулся на лавку, сжал голову руками. Ему жаль было Кузяна — ловкий, услужливый парень. Сколько людей собрал из лесов! Но и простить нельзя: от его слов обида княжеской чести!
Занятый неприятными думами, князь не замечал, как сочувственно поглядывал на него Епифан. Вот он покряхтел, поднимаясь с лавки, прошелся взволнованно по' чистому полу. И вдруг встал, глаза повеселели.
— А что, Ярослав Глебович, если рассудить... в словах этого бедоноши великая мысль таится, А- и указал на Кузяна.
— Какая еще мысль? — с досадой буркнул Ярослав.
— Волки-то наши обломают буйволиные рога, что красуются на стягах половецких!
— Буесловие твое, воевода, недозвольно! — не вдумываясь в слова Епифана, все еще с сердцем ответил князь.
Юрко смотрел в окно, как там воины провожали Чурына Кащерю. Конь у него хорош, так и пляшет под ним. Вскинулся на дыбы и красивым скачком рванулся вперед. Юрко услышал последние слова Епифана, повернулся к князю. Он чувствовал, что в душе Ярослава уже крепнет тяга забыть все горечи, занесенные Чурыном. Кстати, приближался вечер — пора выезжать на охоту, сокольничьи уже седлают коней, тут никакое дело не могло остановить князя. Шутливо заговорил:
— А наши волки лесные — злей, сильней и смелей степных. Так что рога половецкие ломать не миновать.
Ярослав покачал головой и усмехнулся:
— Ну и хитры вы оба, тоже как лесные волки.
— Волк лесной хитер только на охоте, — уже веселее подхватил Епифан. Он знал: если речь пошла про охоту, князь быстро отмякает, забывает обиды. Вот и теперь он медленно ходит по палате, уже спокойно выговаривал:
— По-твоему, воевода, надобно простить этого озорного баламута? — и указал на Кузяшку.
— Зачем прощать?! Послать сего резвеца в Дикую степь лазутчиком. Пусть еще поглядит, каковы степные волки-половцы да буйволиные рога на стягах. Ему придется сшибать их. И коли башку его глупую не ссекут вражины, значит, поумнеет она... |
Ярослав молча вышел из посольской палаты, вскочил на коня и умчался со двора. Следом за ним поскакали его любимые' егеря. Вернулся поздно, — конь весь в мыле, да и сам устал, но доволен удачной охотой. Епифан было сунулся к нему с разговором, а князь махнул рукой и как-то смешливо сказал: