Внук сотника
Шрифт:
– К ним попрошусь, в воинское учение. Демка сегодня мне сказал, что я достоин.
– Вот оно как… – Роськин ответ тоже оказался для кормщика неожиданностью. – Что, Михайла, и впрямь возьмешь?
– Решать, конечно, дед будет, но думаю, что мне не откажет.
Ходок нахмурился, потеребил пальцами бороду, потом, хлопнув себя ладонями по коленям, поднялся с лавки.
– Ну, если вы уже все решили… – Не договорив, кормщик отвернулся и принялся ссыпать в кошели пересчитанные и рассортированные монеты. В амбаре повисла неловкая пауза. Такое проявление чувств видавшего всякие
– Ходок… – Роська потянулся подергать своего воспитателя за рукав, но тот уже затянул завязки на кошелях, резко обернулся и швырнул их Мишке.
– Всё! Забирайте свою добычу и уматывайте! – Ходок выговорил это зло, не глядя на ребят. Помолчал, играя желваками на скулах, одернул рубаху и добавил: – Идите, Роська здесь пока побудет.
Успел Пашка наябедничать отцу или нет, осталось невыясненным – дед с Никифором наопохмелялись так, что снова уснули прямо за столом. Немой же в продолжении банкета участвовать не стал, а выпив чуть ли не кадушку рассола и выяснив у Семена весьма характерными жестами, где можно попользоваться услугами гулящих девок, отбыл в указанном приказчиком направлении.
«Всё, дела в Турове, надо понимать, завершены. Дед с Никифором оттягиваются по полной, Немой пошел восполнять недостаток женского внимания к своей персоне. А что? Парня вполне можно понять: далеко не красавец, натура замкнутая, мрачноватая, а тут еще голоса лишился, да рука покалеченная. А лет-то ему двадцать с небольшим – природа своего требует. В Ратном с этим делом особо не разгуляешься, есть, конечно, бабы, про которых всякое треплют, но так вот – за деньги… Не подцепил бы чего…»
Вернулся Немой только вечером, голодный как крокодил, и засел на кухне, без разбора поглощая все, что предложила ему кухарка. Продолжалось это долго, потому что из-за ранения в горло откусывал он пищу очень маленькими кусочками, а потом еще долго и тщательно жевал. Челядь, то ли забыв о нем, то ли посчитав еще и глухим, сплетничала не стесняясь. Результатом сидения на кухне стало то, что Немой вытащил уже засыпавшего Мишку из постели и заставил рассказывать о произошедших утром событиях.
Рассказывать ему что-либо было сущим мучением. Полное отсутствие мимики и вообще какой-либо реакции на сказанное создавало ощущение, что Немой либо не понимает собеседника, либо вообще не слышит. Выслушав Мишкино повествование, он некоторое время посидел в задумчивости, а потом, даже не взглянув на Мишку, завалился спать.
«Вот и поговорили, блин. С тем же успехом можно было бы вещать в дырку отхожего места. И чего ему понадобилось? Вроде бы никогда без дедова указания ни в какие дела не вмешивается… Гривна десятничъя к активности побуждает, что ли? Вот тоже интересно: а как он десятком командовать собирается, немой-то? И где дед ему десяток ратников наберет? У нас и так в трех десятках некомплект, а четвертый – Данилы – и вообще долго жить приказал.
Судилище Никифор решил обставить со всевозможной показательностью. Роську, которого утром привел Ходок, все-таки связали и запихнули в погреб. Там он и просидел полдня, пока дед с Никифором отпаивались рассолом, отпаривались в бане и проводили прочие антипохмельные процедуры. Широкое крыльцо Никифорова дома застелили ковром, поставили на нем стол и лавку, во двор собрали всю челядь, работников, прочих людей, тем или иным образом зависимых или находящихся в родственных связях с хозяином. Сидячие места на стоящей сбоку лавке предоставили жене Никифора, его сестре, сыновьям и Немому, остальным предназначалось присутствовать при разбирательстве стоя. Председательское место занял дед, как старший мужчина в семье, Никифор же взял на себя роль обвинителя.
Привели Роську – связанного и в сопровождении одного из работников, вооруженного копьем. Особо опасный злодей, да и только! Никифор сформулировал обвинение. Оказывается, виновным был не только Роська – холоп, поднявший руку на хозяйского сына, – но и Мишка с близнецами, угрожавшие оружием Никифоровым людям. То, что угроза была не шуточной, подтверждалось тем, что несколько дней назад этими же самыми ножами мальцы отправили на тот свет троих татей. Такая подробность, как проломленные кистенями головы двоих из нападавших, Никифором упомянута даже не была.
Закончил Никифор обвинительную речь весьма зловеще:
– По обычаям пращуров наших: если раб убил хозяина, должны быть убиты все рабы в доме; если раб ударил хозяина, должен быть убит сам раб; если гость обнажил оружие на хозяина, то должен быть убит или изгнан с позором и лишением всего имеющегося при нем достояния! К тебе, Корней Агеич, сотник княжеский, обращаюсь за справедливым решением как к старшему мужчине в семье и как к княжьему человеку, облеченному властью.
– Кхе! – Дед суровым взглядом обвел собравшихся во дворе людей. – Слово сказано! Обвинение произнесено. Кто может сказать что-нибудь в защиту обвиняемых?
– Я могу! – Кузька выскочил из толпы, как чертик из шкатулки. – Не так все было!..
– Молчать! – Дед громко хлопнул по столу ладонью. – На суде говорят только честные мужи! Остальные отвечают, только когда их спросят! Кто из мужей имеет что сказать?
– Я! – Вперед вышел Ходок.
– Кто таков?
– Авраамий по прозванию Ходок, кормщик на ладье купца Никифора, сына Павлова из града Турова.
– Вольный? – Да!
– Имение в Туровской земле есть?
– Половинная доля в ладье и прибытках с нее.
– Можешь говорить!
«Блин, надо быть не только совершеннолетним, но еще и иметь имущество или недвижимость! Иначе – молчи в тряпочку. Попали…»
– Ростислав, повелением Никифора Палыча, под моей рукой ходит. Я недоглядел за мальцом, часть вины – на мне. Понеже оный Ростислав юн и, по молодости лет, за себя отвечать не может, беру на себя всю вину и готов уплатить виру, какую княжий сотник укажет.
– Никифор? – Дед оборотил взгляд на обвинителя. – Твое слово!