Внуки
Шрифт:
— Мордой к стене!
Вальтер поворачивается и становится лицом к стене. Вооруженные штурмовики, которые привели его, уходят. Гестаповцы не обмениваются ни единым словом, они сидят, вперив глаза в заключенного. Вальтер знает, что ему, может быть, придется стоять так часами и ждать. Многие стояли здесь до тех пор, пока не сваливались замертво.
Кто-то входит в комнату. Вальтер, не поворачивая головы, скашивает глаза и видит, что это комиссар, которого гестаповцы называют Карл; тот самый, кто вчера в одной из этих комнат дважды ударил
Вальтер ощущает легкое постукивание по плечу. Он не шевелится. Тогда раздается команда:
— Повернуться!
Он поворачивается и смотрит прямо в лицо комиссару. Лицо круглое и мясистое, а глаза бархатные, карие. Лоб низкий, сильно напомаженные волосы разделены прямым, как ниточка, пробором.
— Что такое? — спрашивает комиссар. — Почему у тебя так вспухли губы?
Вальтер совершенно спокоен. Страха как не бывало. Он смотрит в блестящие и мягкие глаза комиссара и отвечает:
— Несчастный случай.
— О-о? — протяжно восклицает комиссар, и это звучит почти как сочувствие. — Как же это произошло?
— Какой-то парень меня… — Вальтер запнулся.
Комиссар низко наклоняется к нему.
— Что тебе сделал парень?
— Он меня нечаянно стукнул в лицо.
— Нечаянно? Смотрите пожалуйста! — говорит комиссар, удивленно покачивая головой. — Чем же?
— Дверью камеры.
— Да-да, никогда не надо слишком близко подходить к дверям, в особенности к дверям тюремной камеры.
Гестаповцы за письменными столами сидят и слушают «беседу». Они по-прежнему не произносят ни слова. Они и не смеются ни над вопросами, ни над ответами, лица их ничего не выражают. Комиссар выходит из комнаты, не попрощавшись. Молодой долговязый гестаповец, на которого смотрит Вальтер, снова приказывает:
— Повернуться!
Вальтер опять становится лицом к стене. В комнате так тихо, словно он в ней один.
Прошло, верно, много времени в мертвой тишине, не нарушаемой ни единым звуком, даже скрипом стула. Вдруг в комнату твердым шагом вошел штурмовик.
— Заключенного Вальтера Брентена требует к себе полицей-сенатор!
Вальтер Брентен настораживается. Он удивлен. К полицей-сенатору? Что ему могло понадобиться от Вальтера? Так вот почему они не били его. И вопрос комиссара теперь понятен. Полицей-сенатору он, конечно, иначе ответил бы на вопрос, отчего у него вспухли губы.
— Повернуться!
Вальтер Брентен вновь поворачивается и взглядывает на бледного тощего гестаповца. Тот говорит, кивая штурмовику:
— Отвести!
По коридору они возвращаются к лестнице. В одной из задних комнат все еще гремит патефон. И ничто больше не нарушает мертвой тишины здания.
Вальтер лихорадочно размышляет, что могло случиться. Вдруг его пронзает мысль: «Тимм арестован! Нам хотят устроить очную ставку. Какой тяжелый удар для партии! Конечно, я его не узнаю. Ни единым
Лестничную площадку пересекает штурмовик с кобурой на поясе и проходит в другой коридор, в конце которого стоит вооруженный карабином часовой. Когда Вальтер в сопровождении конвойного подходит ближе, часовой вынимает ключ из кармана и отпирает дверь. Вальтер соображает: «Эта дверь ведет из старого в новое здание полицей-президиума». Конвойный проходит в следующее помещение. Он что-то шепотом говорит молодому полицейскому, и тот через двойные, обитые кожей двери отправляется в кабинет.
Штурмовик садится. Вальтер, стоя возле него, ждет. Мысль, что Тимм арестован и сейчас им устроят очную ставку, превращается в навязчивую идею. Он продумывает все детали той роли, которую через несколько минут разыграет. Если Тимм уже в кабинете, он посмотрит на него совершенно равнодушно, словно перед ним чужой, незнакомый человек. Если его спросят, знает ли он этого человека, он с интересом и удивлением посмотрит на Тимма и невозмутимо ответит: нет, не знает, впервые видит. Впрочем, что надо говорить, ясно; важно так говорить и так держать себя, чтобы обмануть даже самых прожженных следователей.
Молодой человек в щеголеватой полицейской форме выходит из кабинета, оставляет дверь открытой и бросает:
— Брентен! Войдите!
Вальтер входит в узкую, но довольно длинную комнату, в глубине которой, под портретом Гитлера, изображенного почти в натуральную величину, сидит за огромным письменным столом полицей-сенатор Пихтер. Вальтер останавливается у дверей и смотрит на человека, сидящего за письменным столом. Пихтер окидывает его пристальным взглядом.
— Подойдите ближе!
Вальтер медленно подходит и останавливается шагах в трех от письменного стола.
— Садитесь!
Вальтер смотрит на кресла, стоящие по обе стороны письменного стола, и садится так, чтобы свет падал сзади.
— Нет не сюда, вот в это кресло.
Он садится в другое кресло и часто моргает — отвык от яркого дневного света.
Пихтер открывает дело, что-то читает там и, подняв голову, смотрит на Вальтера.
— Вы редактор «Гамбургер фольксцайтунг», так?
— Я был им.
— Были? Как понимать вас?
— «Гамбургер фольксцайтунг» запрещена.
— О да, мне это известно, — улыбаясь, говорит полицей-сенатор, — но ведь вы ее выпускаете, несмотря на запрет?
— Нет!
— Как же? Разве вы не пишете статьи для нелегальной «Фольксцайтунг»?
— Пишу. Но газету не выпускаю.
— А кто ж ее выпускает?
— Моя партия.
— Я спрашиваю, кто из членов вашей партии?
— Этого я не знаю.
— Вздор! Послушайте, неужели вы думаете, что меня можно убедить, будто вы не знаете, кто выпускает газету и где она печатается?