Внутренняя комната
Шрифт:
— Мы предложили бы больше, больше и лучше во всех отношениях, если бы не домовладелец.
Она произнесла это с горечью, и мне показалось, что выражение всех лиц изменилось. Эсмеральд вышла из своего угла и снова принялась теребить мою одежду. Но в этот раз сестра не поправила её; а когда я отошла, она шагнула за мной и принялась за своё.
— Поддержать нас было первейшим долгом,
При слове «она» я не смогла удержаться от того, чтобы вздрогнуть. В тот же момент Эсмеральд крепко вцепилась в моё платье.
— Но есть одно место, которое она не может испортить. Место, где мы развлекаемся по-своему.
— Пожалуйста, — вскрикнула я. — Не нужно больше. Я ухожу.
Пигмейская хватка Эсмеральд стала ещё туже.
— Это комната, в которой мы едим.
Все смотрящие на меня глаза загорелись огнём и стали чем-то, чем не были прежде.
— Я могла бы даже сказать — пируем.
Все шестеро снова начали подниматься из своих паучьих беседок.
— Потому что она не может туда попасть.
Сёстры захлопали в ладоши — словно зашелестели листья.
— Там мы можем быть теми, кто мы есть на самом деле.
Теперь они собрались вокруг меня ввосьмером. Я заметила, как одна из них указала пальцем на младшую сестру, которая провела сухим, заострённым языком по нижней губе.
— Достойными звания леди, разумеется.
— Разумеется, — согласилась я.
— Но непреклонными, — вмешалась Эсмеральд, потянув меня за одежду. — Отец говорил, что это самое главное.
— Наш отец был человеком безмерной ярости против пренебрежения, — сказала хозяйка. — Лишь его постоянное присутствие в доме и поддерживает нас.
— Показать ей? — спросила Эсмеральд.
— Если хочешь, — презрительно ответила её сестра.
Откуда-то из складок своего затхлого одеяния Эсмеральд извлекла клочок бумаги и протянула его мне.
— Берите. Я разрешу вам её подержать.
Это была фотография, смутно подпорченная.
— Посвети ей, — пискнула Эсмеральд.
Равнодушным жестом её сестра подняла лампу.
Это была фотография меня самой в детстве, худой и коротко стриженной. А в моём сердце торчала крошечная бурая
— Такие есть у всех нас, — сказала Эсмеральд с ликованием. — Как по-вашему, теперь её сердце до конца проржавело?
— У неё никогда не было сердца, — сказала с издёвкой её старшая сестра, опуская лампу.
— Может быть, у неё не было возможности всё исправить, — вскрикнула я.
Было слышно, как у сестёр перехватило их слабое дыхание.
— В счёт идут только ваши дела, — сказала хозяйка, разглядывая выцветший пол, — а вовсе не то, что вы потом об этом думаете. Наш отец всегда на этом настаивал. Это очевидно.
— Верните мне её, — сказала Эсмеральд, глядя мне в глаза. На мгновение я засомневалась.
— Верните, — сказала хозяйка своим презрительным тоном. — Теперь уже всё равно. Все, кроме Эсмеральд, видят, что дело сделано.
Я вернула ей фотографию, и Эсмеральд отпустила меня, засовывая её на прежнее место.
— Ну а теперь вы присоединитесь к нам? — спросила хозяйка. — Во внутренней комнате?
Её манера, насколько возможно, была почти небрежной.
— Я уверена, что дождь уже закончился, — ответила я. — Мне нужно идти.
— Наш отец ни за что не отпустил бы вас так легко, но, полагаю, мы сделали всё, что могли.
Я склонила голову.
— Не утруждайтесь прощаться, — сказала она. — Мои сёстры больше не ждут этого.
Она подняла лампу.
— Идите за мной. И будьте осторожны. Здесь ослабели половицы.
— До свидания, — пискнула Эсмеральд.
— Не обращайте внимания, если угодно, — сказала хозяйка.
В тишине я шла за ней через трухлявые комнаты, ступая по гниющему полу. Она открыла обе створки входной двери и ждала, пока я пройду, — тёмная бесформенная фигура в серебристом потоке лунного света.
У порога, или где-то на дальнем его конце, я заговорила.
— Я ничего не сделала, — сказала я. — Ничего.
И не подумав ответить, она растворилась в темноте, беззвучно закрыв дверь.
Я продолжила свой мучительный, потерянный и забытый путь сквозь лес, через унылое болото, обратно к маленькой жёлтой дороге.