Внутренняя красота
Шрифт:
— Да. — Кресси закрыла глаза. Она вспомнила и еще раз представила, как это было. Его пальцы. Язык. Губы. Она запустила руку в вырез платья, потрогала себя, ущипнула соски, погладила их так, как это делал он.
— Кресси, вы сейчас трогаете их?
— Да. — Она провела вокруг них пальцами, как это делал он. Она представляла, будто это его руки. — Да, — ответила она, и ее голос отдался грубым и хриплым эхом, что ей понравилось, ибо заставило почувствовать себя женщиной, которая была бы в восторге, если бы за ней наблюдали, пока она ласкает свое тело. Ужасная распущенная женщина. Ей хотелось знать больше, а он, видно, умел читать
— Когда вы наклонились, чтобы снять чулки…
Наступило молчание.
— Линия красоты. Я хотел попробовать вас на вкус. Поцеловать кожу на бедрах. Самую нежную кожу. Потрогать ее, Кресси. Скажите, это самая нежная кожа?
Кресси прижалась спиной к стене и подняла подол платья. Она забыла, где находится и что делает. Затерявшись в интимном мире ласк и ощущений, перестала думать и ни в чем не сомневалась. Разведя две половинки панталон, она засунула руку между ног.
— Нежная, — прошептала Кресси. — Это самое нежное место, — добавила она, поглаживая себя, ее пальцы невольно проникли внутрь, достигли самой напряженной точки. — Влажное, — прошептала она, снова погружаясь в забытье, — жаркое.
— Я наклонил вас, — уже резко прозвучал голос Джованни, — проник внутрь вас.
Его слова и мечты поведали то, что Кресси уже творила с собой.
Она почти чувствовала Джованни, ощущала твердое мужское достоинство, которое сегодня утром столь настойчиво упиралось в нее. Легко представила его внутри себя. Пальцы прошлись по влажному и горячему бугру. Она напряглась до предела. Это не первый раз, но сейчас она впервые воображала, желала, фантазировала, будто все это проделывает кто-то другой.
— Джованни. Джованни. Джованни. — Почти не отдавая себе отчета, Кресси повторяла его имя в ритме со своими движениями, поглаживала, проникала внутрь и снова поглаживала, желая отдалить надвигавшуюся кульминацию. У нее возникло еще одно желание. Чтобы все это продолжалось долго. — Что дальше? — тяжело дыша, спросила она. — Джованни, что делать дальше?
— Медленно. Не спешите. Я… я не тороплю.
— Медленно, — повторила Кресси, но действовать медленно больше не могла.
— Вы крепко обняли мой стержень. Очень крепко.
— Твердый. Крепко. О да. Да, пожалуйста. Как приятно… — Кресси испытала оргазм такой силы, что оказалась сбитой с толку. Внутри что-то бурно пульсировало, подбрасывало в воздух. Она тяжело опустилась на землю, прерывисто дыша, пребывая в полной растерянности.
Постепенно Кресси начала приходить в себя. Захлопала глазами, увидела свои раздвинутые ноги, задранное платье, руку. Уставилась во мрак, Джованни не было видно. Он не подкрался к ней, хотя мог бы сделать это. Ей следовало устыдиться, но она чувствовала лишь головокружительное блаженство, хотя и не облегчение, будто в ней что-то сместилось, будто она сбросила кожу. Или не только кожу.
Кресси встала, опустила платье и осторожно произнесла его имя. Ответа не последовало. Она не знала, радоваться или расстраиваться. Что обычно говорят в подобных случаях? Спасибо?
Кресси с трудом подавила совершенно неуместное и немного истеричное желание расхохотаться. Медленно пробираясь к лестнице, ведшей к судомойне, испытывала странное ощущение после того, что случилось, и пришла в недоумение. Сев на нижнюю ступеньку, принялась рассеянно кусать большой палец руки. Вернулась привычка, от которой ей в последнее время удалось отучить себя. Со вчерашнего дня, когда
Вспоминая их первую встречу, Кресси считала случаи, когда он не отвечай на вопросы, говорил, будто кое о чем догадывается, но уклонялся от продолжения разговора. Поразительно, что, обладая математическим складом ума, она не понимала его. Кресси гордилась жаждой знаний, однако при этом он легко давал ей отпор. Говорил, что желает освободить ее, помочь ей, но упрямо отказывался объяснять, какие цели преследует.
— Проклятье!
Ее палец начал кровоточить. Казалось, он позволяет ей ровно столько, сколько сам считает нужным, не более того. Она была признательна ему, но в то же время чувствовала себя оскорбленной. Хотя Джованни помог по-новому взглянуть на мир, хотя, позволив испытать блаженство от прикосновений к собственному телу, сам он оставался беспристрастным.
— Все не так! — воскликнула Кресси, обращаясь к масляной лампе. — Все неверно. Что же он, черт подери, скрывает? А что имеет в виду, утверждая, будто защищает свою творческую независимость, не связываясь ни с кем и ни с чем. Кто он такой? Самсон [23] из мира искусства, который боится утратить способность писать, если нарушит клятву остаться в полной самоизоляции?
Кресси с трудом поднялась и взяла лампу.
— Надо заставить его раскрыться, как он сделал это со мной. Наверное, придется разозлить его, как он сделал это со мной. Если я не сделаю этого, — твердо сказала она, обращаясь к лампе, — Джованни вряд ли станет великим художником. А я верю, что стать таким ему предначертано самой судьбой.
23
Самсон — библейский персонаж, наделенный огромной физической силой.
Оставшись в студии, куда спешно удалился, Джованни уставился на портрет леди Крессиды и отчаянно пытался сосредоточить мысли на обычных технических приемах своего ремесла. Задний план. Лак. Руки надо переделать.
Все бесполезно. Стихавшее возбуждение мужского достоинства требовало выхода и не позволяло хотя бы немного сосредоточиться на работе. Он никогда так страстно не желал женщины, не чувствовал столь глубокой, почти осязаемой привязанности ни к одной из тех, с кем раньше предавался любовным утехам. А ведь он почти не притрагивался к Кресси. Хотя очень хотел этого. Как ему хотелось этого.
Джованни отвернулся от полотна. Опыт с женщинами из прошлого и особенно обстоятельства, при которых у него возникали отношения с ними, никак не помогали разобраться в Кресси. Ему не хотелось, чтобы она узнала, каким он был прежде. Он желал ее, желал так страстно, но ни за что не разрушит те отношения, которые уже возникли между ними. Придется найти способ объяснить ей, что не сможет полюбить ее. Способ убедить и себя, и Кресси, не отравив отношения неприятной правдой.