Внутренняя линия
Шрифт:
— Когда-то, еще на Царицынском фронте, мы сильно спорили со Львом Давидовичем о сути Красной Армии. В те дни он отстранил от командования товарища Ворошилова и поставил бывшего царского генерала. В запальчивости наркомвоенмор произнес фразу, которая занозой сидит в моей памяти. Я говорил, что золотопогонник не может вести в бой пролетарские отряды, но Троцкий возразил, что Красная Армия должна быть как редиска.
— Как редиска? — удивленно переспросил Дзержинский.
— Как редиска, — подтвердил Сталин. — Снаружи красная, внутри, по сути, белая. И он всё делает для
Сейчас, когда их благородия спасли шкуры от революционного правосудия и красного террора, они успокоились и готовы ударить нам в спину. А ведь многие в партии смотрят на них с полным доверием.
Кстати, генералом, которого Троцкий поставил во главе армии в Царицыне, был тот самый генерал Самойлов. На сегодняшний день он не только преподает Троцкому дворянское искусство охоты, но и начальствует над всеми военно-учебными заведениями Московского округа. Вы представляете, какие идеи, какие мысли может вложить этот горе-воспитатель в головы молодых красных командиров?
А сколько таких генералов и офицеров, как Самойлов, на ответственных постах в военном аппарате? Мы помним, что даже выпускников Академии Генерального штаба — этой кузницы военных кадров самодержавия — в гражданскую войну сражалось на нашей стороне больше, чем на стороне белых! Как тогда, так и сейчас, за ними нужен глаз да глаз.
Мы не забыли историю с заговором в полевом штабе командующего вооруженными силами республики товарища Вацетиса. Тогда мы успели своевременно отреагировать и предотвратить крах советского военного управления. Теперь же нити заговора тянутся, вероятно, куда выше.
— Что мы можем предпринять, Иосиф Виссарионович?
Сталин подошел к окну и открыл форточку.
— Душно сегодня. Наверное, гроза будет. Апрель, а погода совсем как в мае.
— Новый план Москвы! — доносилось с Сухаревки. — Все улицы, все переулки, все закоулки, все повороты, все завороты, все тропы, все блохи, тараканы и клопы!
Торговцы, после облавы вернувшиеся на свои места, продолжили делать еще не отмененные, но уже приговоренные деньги.
— Только двадцать копеек! — продолжал тот же зычный голос. — Необходимо иметь на стене, чтобы мухам не заблудиться!
— Что я предлагаю… — Секретарь Центрального Комитета партии поглядел на главу Всероссийской Чрезвычайной Комиссии, и тому очень живо вспомнился молодой Иосиф Джугашвили — грабитель банков. На деньги, добытые им, некогда проводился второй съезд партии социал-демократов в Лондоне.
— Я предлагаю, Феликс, не допустить раскол в партии и нанести удар до того, как новый Бонапарт пожелает взойти на трон на штыках своих золотопогонных гренадеров. Мы должны заблаговременно разоблачить заговор Троцкого против советской власти, против трудового народа.
— Но если такого заговора в действительности нет?
— Если такого заговора нет сегодня, он обязательно созреет завтра —
Не сегодня, так завтра товарищ Троцкий через верное ему офицерство будет искать связи с белой эмиграцией. Ему жизненно необходимо либо заручиться ее поддержкой, либо достичь нейтралитета, чтобы в решающий момент не ждать от закордонных центров удара в спину. — Сталин достал трубку, набил табаком и не спеша закурил. — У вас, товарищ Дзержинский, имеется опыт удачной борьбы против опаснейшей террористической организации такого сильного конспиратора, как Борис Викторович Савинков.
— Вы говорите об операции «Трест»?
— Именно так. Я думаю, вам следует хорошенько подумать о новой операции. Ну, скажем, «Картель».
Сталин замолчал и выдохнул дым, испытующе глядя на «железного» Феликса, а в комнату влетело залихватское:
— Клопы подыхают, блохи умирают, моль летает, тараканы опасаются, мухи промеж себя кусаются. Единственная натуральная жидкость! Верное средство! Купите больше — семейству еще откажете в наследство!
— Я полностью с вами согласен, Иосиф Виссарионович, — после затянувшейся паузы медленно произнес Дзержинский.
— Это хорошо. Хорошо, что мы поняли друг друга.
— Думаю, в этом деле можно использовать подполковника Шведова, проходящего у нас по делу о покушении на товарища Троцкого.
Князь Пожарский медленно проехал меж понурых бородачей со связанными за спиной руками. Чуть поодаль, у самого входа в ямской двор, громоздилась куча брошенного оружия — не абы какого, но все же.
— Да-а, братец… — князь Дмитрий погладил седеющие усы, — лихо ты их. На такую-то ораву — и в одиночку!
— Отчего же в одиночку? Казаки Варравы в самый раз подоспели. Как и говорено было, — ответил Францишек, в православном крещении — Федор Згурский.
— Оно, конечно, верно. Да только в самую пасть ты голову сунул.
— Мне место то давно уж подозрительным казалось. В Москву ли, от Москвы ехать по этому тракту, а повелось так — с постоялого двора люди уезжают чуть свет, далее их никто не видит. И по дороге — ни крика, ни шума, ни следов каких. Вот я и сообразил, что отсель из тех, кто пропал, никто, поди, и не выезжал. А что люди сани да кибитки видели — то лишь игра, морок. Сами разбойнички, переодевшись, и ехали. Следы путали.
— Молодец, удумал.
— Что удумалось, что Варрава надоумил. Он же сам в младые годы разбойничал. Как-то на монастырский обоз напал, а там охрана знатная. Изловили его, да и положили на суку вздернуть, но тут ему свезло — аккурат канун Христовой Пасхи был. Вот в память о разбойнике, которого в тот день помиловали, и Егория жизни не лишили. С тех пор к нему прозвание «Варрава» и пристало.
— Вот, значит, отчего он за тебя тогда за саблю схватился. Неспроста в молнии божий знак увидал.