Внутри, вовне
Шрифт:
— Да, папа был чудесный человек. Он все понял.
Может быть, он и понял. Я — не понимаю. Но она это сделала, и в результате едва не было отсрочено на несколько поколений появление на свет нового Минскер-Годола, потому что маму в России чуть было не застало начало первой мировой войны. Она успела ускользнуть буквально в последний момент — это было еще одно захватывающее приключение, но об этом я уж не буду рассказывать. Хватит! Важно то, что она успела, и я появился на свет. Но для чего она ездила в Минск? Может быть, для того, чтобы, взглянув на нее, кайдановская баба умерла от злости? Во всяком случае, известно, что мамина мачеха умерла вскоре после того, как мама снова побывала в России.
Видите ли, мама
Но, более того, к тому времени прачечная «Голубая мечта» уже начала приносить приличный доход, так что мама привезла в Минск деньги и отдала их «Зейде». Доллары! И к тому времени Оскар Коган уже раззвонил по всей округе, что Илья Гудкинд вернул ему весь долг, да еще с процентами. По всему Минску шла молва, что Сара-Гита нашла золотое дно в виде Ильи Гудкинда, сына Шайке, шамеса Солдатской синагоги, и что Илья стал в Америке большим воротилой. По мере того как я все это пишу, мне становится яснее и яснее, для чего мама ездила в Минск. «Зейде» всегда очень уклончиво отвечал на вопросы о том, отчего умерла кайдановка, но я уверен, что она подавилась своей собственной желчью — чего мама и хотела. Было, конечно, немного жестоко оставлять молодого Илюшу Гудкинда на целый год соломенным вдовцом так скоро после свадьбы: но мама хотела расплатиться за плойку, и, видит Бог, ей это удалось. Кайдановка явно не понимала, в чью кашу плюет.
Во время этой странной поездки в Минск мама также сумела убедить «Зейде» смириться с тем, что она вышла замуж за сына шамеса. Перед свадьбой «Зейде» слал в Нью-Йорк пламенные письма, запрещая своей дочери такой мезальянс. Мама отвечала возмущенными отповедями, восхваляя своего избранника, который, дескать, высокоученый, благочестивый, совершенно блестящий молодой еврей, в высшей степени достойный стать мужем большой «йохсенте». В конце концов она написала короткое письмецо, в котором решительно объявляла, что выходит замуж и просит отцовского благословения. «Зейде» прислал сердитый ответ, в котором мимоходом благословил ее.
Однако мама знала, что делает. Когда она снова появилась в Минске, ее американские платья, ее американские доллары, ее собственный американизированный и в то же время очень еврейский облик и, наконец, очаровательная девочка Ли (полное имя — Леонора, внутреннее имя — Лея-Мира, в честь маминой матери, давно умершей первой любви «Зейде») — все это покорило его сердце. Он даже навестил шамеса в его бревенчатом жилище, а потом пригласил скромное семейство Гудкиндов в свою раввинскую резиденцию и написал папе сердечное письмо с описанием этих визитов. То есть кончилось тем, что «Зейде» оказался очень доволен своим зятем.
Конечно, когда мама в своих письмах восхваляла папино благочестие, она, как вы понимаете, напускала некоторого туману. Она была влюблена. У еврейских иммигрантов была поговорка: «Когда корабль на полпути к Америке, выбрось за борт талес и тфилин». Для одних это означало освобождение от непонятного ярма, для других — грустное примирение с действительностью Нового Света. В те дни в Америке еврею приходилось либо работать по субботам, либо голодать. Для евреев, воспитанных в старом галуте, нарушение субботы было началом крушения всего вековечного строения иудаизма. Некоторые непреклонные хранители устоев — такие как реб Мендл Апкович, —
Мама с папой все же не дошли до того, чтобы есть «свиное мясо и мерзкое варево». Но кое-какая «мерзость» их таки коснулась, как я сообщу позднее, когда мы дойдем до рассказа о морской пище. Тем не менее с самого малолетства я всегда осознавал, что я еврей; и я всегда понимал, как много это значит для моих родителей. Первой музыкой, которую, насколько мне памятно, я услышал в своей жизни, была литургия Дней Трепета; мелодии из этой литургии папа напевал, когда одевался и брился перед тем, как отправиться в прачечную; и я до сих пор могу наизусть пропеть большинство молитв, возносимых в Йом-Кипур. Так что в целом мама с папой успешно справились с этим нелегким делом. А уж с тех пор, как у нас поселился «Зейде», все было окончательно решено и подписано: наш дом уже ничем не отличался от дома реб Мендла Апковича.
Но с самого начала еврейский дух сохранялся лишь в стенах нашего жилища. А за его пределами, с затаенным дыханием ожидая пришествия И. Дэвида Гудкинда, бурлила «а голдене медине», или Греховная Америка.
Глава 10
Поль Франкенталь
Моим первым соприкосновением с внешним миром было знакомство с Полем Франкенталем. Он был не так уж далеко вовне. Мы жили в квартире 5-Б, а Франкентали — в квартире 5-А; обе квартиры находились на верхнем этаже многоквартирного дома на Олдэс-стрит, в Южном Бронксе.
Как мама справилась с задачей не допустить того, чтобы двое маленьких детей случайно выпали из окна квартиры на пятом этаже? Постоянно держать закрытыми окна? Нет, это не годится: мама считала, что в квартире должен быть свежий воздух. Нет, мама сделала вот что: когда мы переехали в эту квартиру, она взяла сначала Ли, а потом меня за лодыжки, высунула нас по очереди вниз головой за окно и подержала так некоторое время, пока мы в ужасе визжали и корчились, глядя на асфальтовый тротуар с высоты пятого этажа. Это подействовало. Сам я не помню, как мама применила ко мне это сильнодействующее средство, я знаю об этом только из ее рассказов, но я ей верю. По сей день, когда мне случается высунуться из открытого окна, у меня возникает неприятное ощущение, которое отдается в мошонке. Джойс пишет о том, как «мошонка сжимается при взгляде на бушующее море». Ну, так вот, на меня то же самое действие производит открытое окно на высоком этаже, и для этого у меня есть своя собственная основательная причина.
В положенный срок мама отвела меня в ближайшую школу, где в то время Ли уже училась во втором или третьем классе, и записала меня при этой школе в детский сад, при этом она, не моргнув глазом, соврала насчет моего возраста. Совесть ее не мучила: она терпеть не могла этих гойских глупостей, согласно которым нужно было ждать, пока Минскеру-Годолу стукнет шесть лет, прежде чем определить его в школу. Я уже мог произносить фразы и выражения на иврите, и она считала, что в школе мне вообще нечего будет делать. Я действительно быстро все схватывал, и это обернулось для меня ужасом почище, чем когда меня, держа за лодыжки, высунули головой вниз из окна. И здесь главным сжимателем мошонки был Поль Франкенталь — вот вам реплика, которая служит ему сигналом выйти на сцену.