Во что я верую
Шрифт:
Отечество — в понимании, которого мы пока еще придерживаемся, — появляется с пастушеско-земледельческим обществом. В наличии пашня, посаженные деревья, источники воды, дома.
Первым истинным отечеством стал античный полис. В 1864 году Фюстель де Куланж [119] разобрал его устройство. Его размеры по необходимости ограничены. От края Афин — этого чудовища — до агоры [120] можно пройти пешком от восхода до захода солнца. Если смотреть с Акрополя, край полиса очерчен линией горизонта. Заболевает полис — и рушится античный мир.
119
Французский историк (1830–1889).
120
Площадь, на которой заседало народное собрание.
Двадцать пять веков назад полис занимал
Охотники и воины — это мы. Нет отечества без воинственных призвуков. Отечество распространяет на пространство общества сердечное тепло, а также чувство безопасности домашнего очага. Но в мире враждебной природы и вражды между людьми нет места прибежищу мира и покоя, если нет храбрости. Мир и покой не обретаются, когда нет убежденности в том, что ценность жизни такова, что прожить ее кое-как нельзя.
121
Победа, одержанная греками 26 сентября 479 года до н. э. у г. Платеи, освободила Грецию от персидского владычества.
«…Слышите ли вы вопли жестоких солдат, готовых убить ваших подруг и сыновей даже в ваших объятиях?…» [122] Нет родины без призыва «К оружию, граждане!» [123] Оливковое дерево, борозда [124] , копье гоплита — вы не можете представить себе, как живо всё это звучало в пору моего детства. Мне уже случалось припоминать моего двоюродного деда, ровесника III Республики [125] , крестьянина, обрабатывавшего свой клочок земли и одинаково ненавидевшего как отдавать приказы, так и получать их [XLVII] . Вместе с военнослужащими запаса своего кантона он оказался среди сражавшихся на переднем крае: ведь линия фронта во время Верденской битвы прошла прямо по краю его полей. В этом человеке соединились гражданские и военные добродетели античного полиса. Он походил на легендарного легионера времен Августа, но только легенда в его случае стала былью. В верденской округе я в раннем детстве сталкивался с немногочисленными уцелевшими крестьянами — защитниками родины, как защищали ее граждане античной Греции; они — преимущество, даруемое жизнью на границе, — воспринимали государство как часть своего тела.
122
Слова «Марсельезы» (дословный перевод).
123
То же.
124
То же.
125
4 сентября 1870 года — июнь 1940 года
XLVII
pierre chaunu, Histoire et decadence, op. cit.
Отечество перед ними простиралось вплоть до синеватой линии, которая разрезала Вуавру [126] ; с другой же стороны она скользила по верхушкам высоких елей в Вогезах. То была граница. Она вызывала мучительные воспоминания, запоздалый гнев и протест. Ведь у всех было чувство, что крестьяне, жившие по ту сторону, в плену, принадлежат, вне всякого сомнения, к тому же отечеству. Уроженец Лотарингии с холмов Мёзы, вне всякого сомнения, ощущает своими согражданами таких же уроженцев с холмов Мозели [127] (виноградари всегда заодно?). Ведь перемещение границы приблизило угрозу. Как объяснить отчаянное сопротивление, оказанное солдатами полковника Дриана во время большого прорыва фронта на Вуавре? Каждый утраченный метр отдалял их от родных полей. Непросто, как видно, понять, чем была эта родина, не пройдя по дорогам, окаймляющим поля и леса. Франция представлялась столь же несомненной, что и существование собственной матери — если вам так чудесно повезло, что вы были знакомы с собственной матерью.
126
Долина в западной Лотарингии.
127
С 1871 по 1918 годы — германская территория.
С этой родиной меня связывает всё. Что поистине важно в жизни человека, так это раннее детство и, как я догадываюсь, та жизнь, которой предваряется само рождение; надо полагать, я так и остался мужиком, даже если за всю свою жизнь копать землю мне довелось от силы несколько недель (много позже и в других местах, в Нормандии, после мобилизации
Родина — это не просто идея, хотя она и получает свое завершение в идее многолюдного братства.
Недавно я выступил со своей системой Франции [XLVIII] .
Франция — это мое отечество, и вполне естественно, что оно самое прекрасное и наиболее обоснованно любимое. Думаю, что любую родину сильнейшим образом любят те, из кого она состоит в духе и во плоти. Совершенно объективное решение тут немыслимо. И всё же мне показалось уместным заявить, что среди современных наций, сложившихся на основе территориальных государств в ходе великого перелома XII–XIII веков, именно Франции удалось возбудить к себе самую пылкую любовь своих обитателей. Пылкая любовь обитателей к Отечеству (Нации, Королевству, Государству) потребовала великих жертв. Добровольная, ничем извне не побуждаемая жертвенность в войне 1914–1918 годов и впрямь не знает в прошлом ничего подобного.
XLVIII
pierre chaunu, la France. Histoire de la sensibilite des Franзuis а la France, Laffont, 1982.
Франция — старая страна людей. Как мы уже видели, три из пяти известных древнейших захоронений, сознательно созданных как таковые, находятся на нашей земле. Для нее характерно наиболее высокое соотношение между численностью мертвых и численностью живых. В течение долгого времени 5 % всех людей, населяющих планету, жили на земле нашей страны. Ныне — 1 %: начиная с конца XVIII века для Франции характерно и это медленное умаление, а вызываемое им мучительное чувство составляет часть любви, которую жители Франции питают к своей родине. Наша к ней привязанность тем сильнее, чем больше мы ощущаем ее слабость, ее состояние болезненной истомы.
Мне и поныне памятно потрясение, испытанное в 1954 году при чтении первой страницы Мемуаров генерала де Голля. Эта страница как бы запечатлелась в моей памяти с незапамятных времен, настолько точно она выражает мое душевное состояние, как и состояние всех тех, кто воспитал меня: «Всю жизнь я придерживался определенного представления о Франции. Чувства, (…) как и разум, внушили мне образ, подобный образу сказочной принцессы или Богоматери с настенных росписей, обреченной судьбам необыкновенным и исключительным». И далее: «Мне, точно по наитию, думается, что Провидение сотворило ее ради успешных деяний — или ради несчастий, которым суждено послужить примером».
О таком несчастье мне в ранней юности стало известно от старейших среди тех, кого я узнал в своем окружении, — они родились около 1850 года. Для крестьян верденского края таким несчастьем стала война 1870 года с ее новым начертанием границы, которое они восприняли как утрату части тела, как рану, поразившую его, Я видел, как они плакали, пересекая проклятую черту на пространстве от Меца до Вердена. Прошло десятилетие, а мысль об этом все ещё вызывала у них боль. Лунный пейзаж полей сражений стал для них еще одной раной. На деле, в них жила тревога.
Победа на Марне [128] , сопротивление Вердена в 1916 году, развал России и ее выход из войны в 1917 году — эту страну любили за ее таинственность, мощь и удаленность, так, во всяком случае, мечталось при взгляде на карту, — сокрушительные удары 1918 года и, в конце концов, победа, так тяжко, точно на последнем выдохе, добытая с помощью boys [129] , лихо завладевших выступом Сен-Мийеля, — всё это слишком глубоко засело в сознании стариков-крестьян из моей округи, чтобы они не понимали, что Францию спасло что-то вроде чуда, что чудеса не катятся одно за другим, как на конвейере, что может случиться и так, что Богу, в которого они верили, но — особенно мужчины — верили без особых внешних проявлений, стыдливо, на республиканский лад, станет когда-нибудь невмоготу быть французским. Точно от телесных ран, эти крестьяне моего детства страдали от этой земли, испустившей дух под градом шрапнели.
128
1914 год.
129
Мальчики (англ.), т. е. военнослужащие США.