Во что я верю
Шрифт:
Так что же делать? И должны ли мы признать, что нет никакой надежды достигнуть того единства, о котором еще Сын Человеческий просил Своего Отца. Я не думаю. Но думаю, что надо стремиться к этому единству, выходя за пределы видимой Церкви.
Внутри Церкви единство уже в какой-то мере достигнуто, благодаря совместному преломлению Хлеба. Правда, братья-враги не всегда оказываются примиренными, но они хотя бы преклоняют колени рядом, как бы в постоянном «перемирии во имя Бога» [9] , привилегированным местом для которого всегда,
9
В Средние Века римская Церковь установила так называемое «перемирие Бога» (treve de Dieu)
51
даже в самые бурные времена, были наши церкви. Мы так к этому привыкли, что уже не обращаем на это внимания. Несмотря на все, что нас разъединяет на этой земле, мы встречаемся в Том, Кто всех нас объединит в Своей Любви (в какой-то степени против нашей воли).
Это внешнее спокойствие — я хорошо знаю — царит у Трапезы Господней только потому, что мы не заговариваем с незнакомым братом, приступающим к причастию рядом с нами. Когда человек в течение ряда лет постоянно ходит в одну и ту же церковь, на одну и ту же мессу, то у него заводятся друзья, о которых он ничего не знает; он привязывается к какому-нибудь ангелоподобному ребенку, наблюдает, как тот причащается бок о бок с ним, как он растет, становится юношей, а потом вдруг исчезает из его жизни, в которой занимал место ангела справа или слева от него во время причастия. Иногда я думаю, что, может быть, этот ангел, с которым я никогда не разговаривал, но к которому питал симпатию и за которого молился, стал теперь героем, бросающим пластиковые бомбы, что не мешало нам годами вместе преломлять Хлеб и знать, что Христос посреди нас и в нас.
Мы можем ожидать только одного и только на одно надеяться: что стоят на коленях плечем к плечу люди с совершенно антагонистическими взглядами, однако, каждый из них в отдельности участвует в жизни с Богом, так как Богу все возможно и даже, так как Он — Любовь, ему неважно, что в душе Его последователя затаился остаток идолопоклонства, независимо от того, звался ли его идол расой или народом.
Мы, однако, не можем удовлетворяться таким, чисто внешним единством. Я принадлежу к числу лю-
52
дей, верящих, что настоящее единство находится за видимыми границами святой Церкви, в некоем идеальном пункте, который определил Сам Христос в тот знаменательный день, когда Он сидел у колодца и говорил женщине дурных нравов, пришедшей за водой: «Настанет время, и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине (Ин 4. 23). Поклонники в духе и истине есть во всех вероисповеданиях и во всех Церквах, они узнают друг друга не вопреки тому, что их разделяет, но некоторым образом и из-за этого, ибо в том-то и заключается чудо, что даже будучи такими разъединенными, они узнают друг друга, встречаются и понимают, что подвластны одному Духу.
Я хотел-бы быть правильно понятым: это ни в коей мере не меняет того, что я всем сердцем верю, что католическая Церковь, Мать наша, является истинной Церковью и что по-прежнему Петр, епископ римский, связывает и развязывает. Но я верю, что Дух, наполняющий Церковь, распространяется далеко за пределы ее видимых границ и что Он каким-то образом распознается в своих почитателях, принадлежащих к другим стадам и овчарням.
Страшным бедствием колониальных войн было то, что они губили первые, сделанные ощупью шаги взаимно ищущих и узнающих друг друга душ. Но когда-нибудь мы все же выйдем из этой долгой ночи. Зерно, брошенное в землю бенедиктинцами в Марокко или малыми братьями отца де Фуко, когда-нибудь принесет свои плоды. Если Бог окажет нам благодать увидеть, что мир в мире восстановлен и различные расы примирились, то мы немедленно снова возьмемся за то дело, которое мы пытались совершить в отношении народов Магреба, — народов, которым неведомо, что Иисус есть Христос, но которые знают, что у всех нас есть Отец небесный, и они чтут Его так же, как и мы, и славословят Его теми же словами.
53
Разве не более естественным представляется объединение с ними, чем с теми нашими братьями-католиками (и даже ревностными католиками), которые полагают, что у политики
И, однако, нет никакой возможности обойти заповедь любви: наших братьев-врагов мы должны любить в Боге. В чем же истинный смысл этого выражения? Любить в Боге тех братьев, чьи методы и цели вызывают в нас отвращение и для которых все в нас тоже омерзительно — это может быть только удобным, исключительно «словесным» способом обойти трудности. Каков мог бы быть наш (как тех, так и других) позитивный, действительный вклад в те усилия, которые надо приложить для взаимной встречи, вопреки антипатии друг ко другу, которая может дойти даже до ненависти, даже, увы!, до преступления? Ибо преступление стало повседневностью во Франции.
Независимо от наших политических взглядов все мы (как одни, так и другие) верим, что «любовь в Боге», даже когда это касается врагов, означает нечто реальное, соответствует какой-то возможности. Мы не были бы христианами, если бы признали невыполнимым это безапелляционное приказание Христа любить наших врагов. Значит начинать надо с этого, причем хотеть по-настоящему, хотеть действенно. И если первое условие для осуществления этого — молитва к Христу даровать нам эту милость, то второе условие — наши собственные усилия достигнуть этого человеческими средствами.
Но прежде всего существует некая весьма утешительная истина, которую человек открывает в моем возрасте, даже если он был таким воинственным, как я, даже если он часто яростно отстаивал свои пози-
54
ции и не оставался равнодушным [10] , каким я не остаюсь и теперь: так вот, мы открываем, что в действительности мы не чувствуем ненависти к людям, которых мы якобы не выносим, и они тоже не испытывают к нам ненависти, — мы часто принимаем сильное раздражение за ненависть. А это совершенно разные чувства. Мы, правда, всю жизнь злимся друг на друга, потому что не считаемся с тем, кто чем руководствуется. А позднее, на склоне жизни, когда над полем минувших битв уляжется пыль, мы порой встречаем наших противников давних лет. И тогда мы удивляемся тому, какое удовольствие нам доставляет их общество, разговоры о былых схватках, о друзьях и врагах времен нашей молодости, которых уже нет. И тогда нам кажется, что это Сам Христос шепчет нам: «Вот видите, бедные дети, у вас нет друг к другу никакой ненависти. Вы просто не ладили между собой, потому что были глухи к доводам друг друга. Но ненависти, настоящей ненависти, вы, может быть, никогда и не чувствовали».
10
Букв, ангажированным, сознательно вовлеченным в дискуссию или действие в связи с кардинальными вопросами общественной жизни (прим. ред.).
Одно из благодеяний старости, даже такой воинствующей как моя, заключается в том, что она открывает нам глаза на ту утешающую очевидность, что гнев и злость — это не ненависть, и если ненависть, настоящая ненависть, почти всегда непреодолима, то с приступами нашей раздражительности дело обстоит совершенно иначе. Исходя из этого, следовало бы найти способ, дающий противнику договориться с нами, чтобы успокоить его и чтобы он, наконец, начал слушать нас.
Паскаль, который все сказал, объясняет нам это в часто цитируемом отрывке и предлагает поступать следующим образом: «Когда мы хотим наставить с
55
пользой и доказать кому-нибудь, что он ошибается, нужно постараться увидеть, с какой стороны он смотрит на вещь, так как обычно эта сторона бывает правильной, и принять эту правильность, но в то же время показать ее неправильную сторону».
Не надо долго думать, чтобы заметить трещину в этом панцире, и, несмотря на то, что он принадлежит Паскалю, трещина эта бросается в глаза. Паскаль признает, что противник в чем-то прав, но он совершенно не представляет себе, что он, Паскаль, может тоже быть в чем-то неправ. А ведь именно в той мере, в какой мы допускаем не только то, что противник может быть со своей точки зрения прав, но что и мы тоже можем ошибаться, мы приближаемся к ; нему, а он соглашается пойти нам навстречу.