Во дни усобиц
Шрифт:
– На, урус, поешь. Завтра дорога, долгий дорога. – Солтанский слуга в войлочном халате отвлёк Тальца от дум и протянул ему кусок жареного мяса.
Только сейчас Талец почувствовал голод. Он жадно жевал жёсткую конину, пахнущую дымом костра. Рядом прохаживался страж с длинным копьём, пламя бросало отблески на его бесстрастное жёлтое лицо.
Талец поел и снова лёг. Снова покатились, как волны ковыля по степи, воспоминания. Вот он в княжеской дружине рубится под Сновском, рядом – старший друг и побратим Хомуня, княжеский сакмагон [11] . Как славно порубали они тогда половецкую орду!
11
Сакмагон –
Но вот опять налетели на Русь хищные коршуны, навёл их обретавшийся в приморской Тмутаракани князь Олег, снова кипит яростная сеча, сверкают под золотыми лучами солнца сабли, гремят трубы, ржут кони, развеваются на ветру хоругви и бунчуки [12] . Хомуня падает под копыта, зарубленный страшным Арсланапой, покрывают берег Оржицы трупы, где-то громовым басом отдаёт приказания злочестивый Олег. Потом всё исчезло, померкло, подёрнулось пеленой тумана, только жёлтая степная трава мелькнула совсем близко перед глазами.
12
Бунчук – древко с привязанным хвостом коня, знак власти.
После была тьма, а за ней – и невыносимый скрип телег, и щёлканье плетей, и горькое осознание тягостности своего положения, и боль в раненой голове, острая, жгучая, и ненависть к степнякам, тоже жгучая, разливающаяся по телу, заставляющая с какой-то яростью идти под ударами нагаек в неведомую даль, стиснув от злости зубы.
«Выживу всем вам назло, поганые! Вырвусь из полона, поквитаюсь с тобою, Арсланапа!» – Эта мысль поддерживала его силы.
– Крепок урус! – говорили о нём половцы, уважительно качая головами.
…Утром грубый пинок прервал его глубокий сон.
– Встать! Всем встать! – Ходили по спинам невольников нагайки. Снова ждал их путь по степи под безжалостным солнцем.
Сколько дней они шли, Талец уже и не помнил – сбился со счёта. Вокруг была всё та же однообразная степь с высокими курганами, горячим, обжигающим лицо ветром, шарами перекати-поля, терпким запахом полыни и стаями галок и жаворонков в синем небе.
Наконец вдали показался морской берег. Половцы придержали коней, загалдели, несколько всадников вырвались вперёд.
– Меотийское болото [13] , – тихо сказал один из пленников, седой монах в выгоревших на солнце лоскутьях рясы. – Там, – указал он рукой вправо, – Крым. Туда нас погонят.
Теперь половцы не спешили. Медленно, неторопливо вышагивали по степи их кони. По приказу Арсланапы часть возов с большой охраной повернула на восток к становищам – вослед им долго клубилась пыль, застилая глаза.
Через болотистый пролив пленников вывели на длинную песчаную косу, слева и справа от которой весело плескали морские волны.
13
Меотийское болото – Азовское море.
Седой монах, шедший с Тальцем в одном ряду, рассказывал:
– Русичи прозвали се море Сурожским, греки же рекут: не море оно, но езеро. И воистину тако. Бо токмо проливом узким выходит оно к Чермному морю [14] – Понту по-гречески. Камышом поросли брега его, водится
– Заткнись, старик! – мрачно перебил монаха другой полоняник. – Нашёл тож часец! Не до твоих учёных сказов ноне!
14
Чермное море – Чёрное море.
За косой снова потянулись степи. Над жухлой травой взмывали перепуганные дрофы, в стороне мелькали небольшие разъезды и становища. Шли, с частыми привалами, ещё два дня. На привалах половцы упивались кумысом, от них разило перегаром, многие качались в сёдлах, и только грозные окрики Арсланапы заставляли их подгонять коней и понукать оборванных пленников.
На исходе второго дня впереди блеснули скалы, окружённые густым кольцом садов и виноградниками. Прямо по скалам ползла вверх зубчатая корона каменных стен. У окоёма в закатных лучах золотилось море.
– Каффа! Каффа! – обрадованно загалдели степняки.
Они расставили близ садов походные вежи, согнали, как и раньше, пленников в одно место, долго и обстоятельно осматривали их, пересчитывали.
Тальцу содрали с головы повязку. Сам Арсланапа спешился и осмотрел его рану.
– Карош батыр! Могут батыр, храбр батыр! – говорил он, скаля в хищной улыбке жёлтые острые зубы.
Талец не выдержал и плюнул ему в лицо.
– Будь ты проклят, сыроядец!
Солтан затопал ногами, закричал что-то дико и яростно на своём языке, в бешенстве схватился за саблю и вырвал её из ножен.
– Убью! Убью! – орал он, вне себя от лютой злобы.
Старик Сакзя, в стёганом войлочном халате зеленоватого цвета, подбежав, ухватил его за руку.
– Оставь! Не нада! Продать нада! Купец нада!
– Он оскорбил меня! Я убью эту собаку!
– Ай-ай, нехорос урус! – качал головой Сакзя, укоризненно взирая на Тальца гноящимися, обезображенными трахомой глазами. – Зачем так? Плёхо так. Сегодня – я тебя полон бери, завтра – ты меня полон бери. Зачем сердиться?
– Степной пёс! – сквозь зубы процедил Талец. Арсланапа нехотя вложил саблю в ножны. Воистину, Сакзя прав. Не к чему убивать этого упрямого гордеца. Лучше продать его, как дорогой товар, заморскому купцу. Вон какие у уруса широкие плечи, мускулистые руки, он статен и силён. А хороший работник всегда и везде нужен.
Тальца скрутили крепкими ремнями и бросили на землю возле вежи. Дующий с моря свежий ветерок приятно ласкал его измождённое лицо и трепал нечёсаные тёмно-русые волосы. Им овладели горькая тоска и отчаяние, хотелось порвать проклятые ремни, освободиться и бежать. Но его охраняли два бдительных стража с острыми копьями. Да и куда убежишь: всюду на сотни вёрст – чужие люди, чужая земля, чужие законы.
Утром они вошли в город. Тучный фрязин [15] в коротком платье и разноцветных портах принял из рук Арсланапы и Сакзи пошлину – несколько бобровых и лисьих шкурок – и пропустил их за ворота. Талец впервые очутился в крымском городе и с любопытством смотрел на узкие кривые улочки, богатые дома, огороженные каменными стенами, хижины бедноты – утлые мазанки и землянки. Редко встречались и дощатые невзрачные строения.
15
Фрязин (др.-рус.) – итальянец.