Во имя Ишмаэля
Шрифт:
— А директор?
— Ну, он в своем кабинете. Это внизу. Туда можно добраться вон на том лифте. Это там, внизу…
— Похоже на Палату депутатов. Правда, кажется, здесь — Дворец Монтечиторио…
Они спускались медленно, шаги поглощались красным ковровым покрытием галереи, которая шла по окружности вдоль стен и спускалась, как трап, на первый этаж.
— Вы правы, Монторси. Архитектор тот же самый. Легенда времен Рисорджименто, архитектор Базиле. Сначала он спроектировал интерьер «Коррьере», потом его пригласили перестроить Монтечиторио.
— Да что вы… Просто это действительно похоже на интерьер Палаты депутатов…
— Впрочем, для такой работы, как наша, замысел архитектора остается эффективным и по сей день. Необходимо открытое пространство, потому что нужно постоянно общаться со всеми. Не случайно же американцы придумали открытые редакции. Без стен. Никаких отдельных кабинетов.
— Ну, американцам такая редакция и не снилась…
— О, но мы же итальянцы. У нас есть стиль… — И он засмеялся.
Они спустились на первый этаж. Снизу стеклянный купол и спиральные пандусы на стенах казались менее впечатляющими. Вот так, с близкого расстояния, даже редакция выглядела всего лишь как большой зал библиотеки со столами, расставленными лучеобразно вокруг центра. Там царил приглушенный шум: голоса навстречу голосам, вопросы, брошенные в воздух и оставшиеся без ответа, ответы, прибывшие через несколько секунд после вопросов, телефонные звонки, стук печатных машинок. Монторси это напомнило часы: человеческие механизмы и колесики, внешне беспорядочные, но при этом отвечающие некой действенной логике… Зажженные зеленые лампы отбрасывали на красное дерево письменных столов тихий теплый свет. Он последовал за Фольезе в центр зала. К его письменному столу, посередине комнаты. Они сели, Монторси — по другую сторону стола, спиной к редакции.
— Итак, посмотрим, что именно вам нужно…
Итало Фольезе делал записи. Обе даты, имена партизан. Попросил подождать, Монторси видел, как он поднимается по спиральному пандусу, как останавливается в первом кабинете-балконе и что-то спрашивает у типа в серой, железного оттенка рубашке, что-то записывает и снова спускается к нему.
— Это отдел архивистов. Не спрашивайте меня как, но они все находят.
Монторси молча кивнул, немного рассеянно.
Фольезе сказал, что ему нужно провернуть одно срочное дельце, попросил простить его, обещал скоро вернуться. Он удалился, вышел из просторного зала редакции. Монторси остался, оглушенный, со взглядом, потерянным в огромном помещении редакции. Повсюду была суета, движение, шум.
Фольезе вернулся спустя четверть часа. Извинился, спросил:
— Над чем вы сейчас работаете, инспектор?
— Кое-какая проверка бумаг… Я должен сдать в архив дела…
— А, подразделение ЦРУ?
— Простите?
— Подразделение ЦРУ. У вас разве нет американцев на Фатебенефрателли?
— Да, но как вы…
— Ах, это как с архивистами. Не спрашивайте меня как, но мы все
Монторси тоже улыбнулся.
— Что касается меня, то это все, что мне известно. Они приехали, чтобы обосноваться тут, и начали с нас. Им нужен базовый архив…
— Ну, я знаю, что они начали с Милана, но это временно. Потом они должны заняться Вероной. Их штаб-квартира — американская военная база недалеко от города.
— Да?
— Потом в Рим, они должны будут обосноваться на улице Мерулана, возле Сан-Джованни. Рядом с ватиканскими семинариями.
— Вы все знаете, Фольезе.
Теперь он приблизил свое лицо к его лицу, оба они были разгорячены благодаря маленькой пачке «Черчилля» на столе, стояли, опираясь на столешницу руками, при этом журналист перебирал ногами от напряжения.
— Спокойно, Монторси. Скоро они перестанут маячить у вас перед глазами.
— Кто? Американцы?
— Американцы, американцы, именно… — У него была снисходительная улыбка, от которой Монторси бросало в жар.
— Но я что говорю… а вы откуда знаете?
— Я даже провел журналистское расследование, но здесь его не опубликовали. Представляете, «Коррьере»… Тут всем владеют американцы.
— Ах, кто знает, где их только нет, этих американцев, когда речь идет о собственности.
— В «Джорно». Там их нет.
— «Джорно» принадлежит ЭНИ, Государственному нефтепромышленному объединению, не так ли?
— Нет, не ЭНИ. Это собственность Маттеи. А если в деле замешан Маттеи, значит, американцы ни при чем. — И Фольезе подмигнул ему одним глазом.
Нет. Если в деле замешан Энрико Маттеи, значит, американцы ни при чем. Он создал эту газету, чтобы проводить кампанию в поддержку своей антиамериканской политики. Неслыханно. В Италии, в 1962 году, когда и семнадцати лет не прошло со времени поражения, когда в стране — настоящий экономический бум, этот тип начал проводить антиамериканскую политику…
— Э-э… Фольезе, но чем кончилось дело с вашим расследованием?
— «Джорно». Я отдал его коллеге из «Джорно».
— Его опубликуют?
— Через неделю, может, через две. Если только… — Он улыбнулся.
— Вы будете работать там, Фольезе?
— Возможно. Я тут запарился заниматься бумагомарательством. Лучше иметь кабинет, отдельный от других. Пошел он в задницу, этот американский стиль. — Он засмеялся. Он действительно был симпатичен инспектору.
— Так, значит, подразделение ЦРУ здесь, у нас, — только временное явление? — спросил Монторси.
— Послушайте, Монторси. Чем меньше я вам скажу, тем лучше, в том числе для вас. Вы даже и представить себе не можете, что за всем этим скрыто…
Журналист побледнел. В конусообразном свете лампы его блестящие, подвижные, чрезвычайно живые глаза как будто слезились.
— Верю вам на слово, Фольезе. А в остальном, знаете, даже мне американцы… Но ведь у полицейского должны быть предрассудки, как и у журналиста, нет?