Во имя любви

Чарская Лидия Алексеевна

— Сережа! Ах, Сережа! Господь с тобою! Что ты задумал, Сережа! А мама, а я! И не жалко тебе… Ах, Сережа! Сережа!

И она плакала навзрыд, стараясь заглушить судорожные рыданья, боясь разбудить весь дом, и издали крестила его дрожащей маленькой рукою.

И только сейчас понял Сергей, глядя

в это милое, бледное измятое слезами лицо, на что способна выносливая душа русской женщины. Понял какое глубокое горе нанес он этому бедному сердцу, уступившему его без жалобы и слез…

А он, жалкий и несчастный смел ли он заполнять это бедное сердце — прекрасное и великое в своем великодушии? Смел ли он навязывать ему свое горе, так постыдно сразившее его и толкавшее на самоубийство? Нет, тысячу раз нет! Он не нанесет ей нового удара, не заставить плакать милые, любящие глаза.

— Наташа! Клянусь Богом, Наташа! — мог только пролепетать он, потому что спазма сжала и душила его горло.

— Ты будешь жить, ты должен жить, для мамы, для меня, для всех нас, — говорила она, дав ему выплакаться на ее коленях. — В жизни — задача. Ее разрешить надо, но трудно. Ты мужчина — не мальчик, Сергей… и ты поймешь меня… Я живу и даю счастье, потому что я любила и люблю, потому что у меня есть горе — моя ноша, которою я горжусь, и которая не смеет облегчаться смертью. Так не мне же, слабой девушке, быть тебе примером! Надеюсь, ты понял меня?

Да, он понял ее — такую светлую и прекрасную в своем гордом сознании правды!

И любовь, струившаяся из ее глаз, открыла, осенила его и он почувствовал весь ужас, всю мелочь и ложь своего постыдного ничтожества.

А теплый и свежий эфир июльской благовонной ночи брезжил светом пробуждающегося утра.

V

Сергей

Крутинин еще спал тяжелым и неспокойным сном, обливая подушки холодным потом, когда Михаил и Наташа вышли из дому.

Они пробирались узкою межою между двумя полями золотистых колосьев.

Лицо Наташи носило следы бессонной ночи…

Она только что рассказала своему жениху все случившееся с Сергеем, и теперь шла спокойная и как бы уравновешенная после всех ее волнений.

Крутинин выслушал девушку молча, и только его побелевшие губы выдали его беспокойство.

Когда она кончила, он с чувством пожал ее руку. Этим немым пожатьем он благодарил ее за брата.

А кругом них рябили легкою рябью золотые колосья шалостью маленького свежего ветерка, разогнавшего тучи с начинавшего было хмуриться неба. Серый копчик выскочил на межу, но, увидев людей, шарахнулся в сторону…

Движением локтя, прижимавшего руку его спутницы, Михаил остановил ее.

— Наташа! — пытливо вглядываясь в ее лицо, открытое воздуху и солнцу, спросил он, — хочешь, все будет по-старому и я уступлю ему место?

Она твердо и громко ответила: «Нет», — в то время, как по ее измученным за последнюю ночь чертам пробежала минутная судорога, но глаза были так же ясны, как и висевшее над ними голубым пологом небо.

Тогда он покачал головою и сказал совсем тихо:

— Как ты его любишь!

— Да! — так же тихо и просто, в тон ему ответила она.

И вдруг заплакала.

А голубой день улыбался им навстречу лучами солнца и неба, даря жизнь то ясную и легкую, то замысловато-трудную с ее странными и прихотливыми зигзагами.