Во мраке Готэма
Шрифт:
– Когда ты в последний раз встречался в Добсоне с убийством? – спросил я тихо, чтобы возница нас не услышал.
– А что? Переживаешь, что я не справлюсь? – ощетинился Джо и бросил на меня уничижительный взгляд, который я не стал принимать на свой счёт. Наём меня на работу пять месяцев назад был решением мэра города и частью его плана по модернизации полиции Добсона. Глава города решил добавить в отдел молодого специалиста, знающего новые методы работы.
Мне было тридцать лет. Я работал в Бюро детективов Департамента Полиции Нью-Йорка, а именно в седьмом отделе. А
Проработав в одиночку двадцать семь лет, он не очень-то обрадовался новому напарнику, считая, что меня сюда назначили, чтобы вынудить его уйти в отставку. И его мрачные подозрения иногда портили наши отношения.
Он заговорил через несколько минут и отвечал мне очень неохотно и сдержанно.
– Это было весной 1893. Фермера застрелили, - сказал Джо и пожал плечами. – Мы так и не раскрыли дело. Но больше у нас подобных происшествий не случалось. Я всегда считал, что виновным был кто-то из прошлого, точивший на этого фермера зуб.
Затем Джо пристально на меня взглянул.
– Думаю, что ты в городе порядком насмотрелся на убийства. Но всё же спрошу: ты уверен, что справишься? А то выглядишь, словно не в своей тарелке.
Я внимательно посмотрел на лицо Джо, пытаясь найти там признаки того, что он знал о моём прошлом больше, чем я думал. Но их там не было. Вопрос отражал его собственные переживания, и мой напарник даже не ожидал, что попадёт прямо в цель.
Я тяжело сглотнул и ответил с куда большей уверенностью, чем на самом деле чувствовал:
– Я в порядке.
У меня был слабый желудок, особенно при определённых случаях, и я боялся, что этот случай как раз один из них.
А вот чего Джо не знал: я переехал сюда в мае этого года в поисках тихой жизни, где практически ничего не станет напоминать мне о Ханне – жертве прошлогоднего крушения парохода «Генерал Слокам». Я не был одинок в своём горе; почти каждая семья в Нижнем Ист-Сайде, где я тогда жил, потеряла кого-то из близких в тот жуткий день – 15 июня 1904 года.
Почти целый год после её смерти, образ Ханны преследовал меня, особенно, когда на работе попадались случаи трагической и страшной смерти молодых женщин. Я собирался жениться на Ханне и создать с ней семью… Но жить с призраком я больше не хотел.
Поэтому эта работа в Добсоне – маленьком городке в двадцати семи километрах от Нью-Йорка – показалась мне отличным вариантом: я мог тихо скорбеть и потихоньку избавляться от преследующих меня ночных кошмаров в месте, где жестокие убийства не происходят.
Но они всё же произошли… И этот случай станет проверкой моим заржавевшим навыкам. И слабому желудку.
Мы проезжали мимо скалистых утёсов, возвышавшихся над Гудзоном и раскрашенных в жёлто-оранжевые цвета осенней листвой. Окрестности менялись с каждым проносящимся мимо нас кварталом; местные жители называли их «от деревенщины до миллиардера», описывая тем самым разницу между однокомнатными квартирками на берегу реки и шикарными поместьями в противоположной части города на возвышенности.
Разделительной линией служила Церковная площадь. Здесь на перекрёстке
Когда подъём стал ещё круче, дома вдоль дороги стали более громадными и сложнее украшенными: некоторые элегантной каменной кладкой, некоторые – изящным деревянным плетением, а некоторые – лепниной. Дом Уингейтов был одним из самых шикарных домов в этой округе, расположенный на самом большом земельном участке.
Это был великолепный дом в викторианском стиле с серо-розовой крышей над мансардой и широкой верандой, окружавшей дом с двух сторон. Когда я раньше проезжал по этим местам, я всегда любовался их королевскими лужайками и садами. Но сегодня это абсолютно не напоминало место, которое я видел: на лужайке перед домом кипел хаос.
Доктор Филдс определённо был внутри, потому что его сын Генри, которого доктор учил, чтобы передать в наследство докторскую практику, сдерживал на крыльце нескольких взволнованных соседей. К столбу посреди лужайки были привязаны два белых терьера, которым не нравилось такое отношение, и они оглашали окрестности пронзительным тявканьем.
А в центре этой неразберихи на деревянном стуле с высокой спинкой сидела сама миссис Уингейт. Ей недавно исполнилось восемьдесят. Похоже, женщины было холодно, хотя кто-то и принёс тёплую шаль, чтобы завернуться и уберечься от промозглого вечернего ветра. Она раздражённым и обеспокоенным голосом повторяла вопросы, в сущности, не обращаясь ни к кому конкретному:
– Почему я не могу вернуться в свой дом? Скажет мне кто-нибудь, что случилось?
И самый частый:
– Где Эбби?
Мы с Джо протиснулись через волнующуюся толпу, спеша к главному крыльцу и парадной двери. Генри поприветствовал нас коротким, хмурым кивком. Мы вошли и в холле увидели доктора Филдса с его инструментарием.
Сайрус Филдс был низеньким мужчиной средних лет с неуёмной энергией и выдающимся энтузиазмом, когда дело касалось любого из его случаев. Его широкое лицо обычно было жизнерадостным, даже когда он сталкивался с умирающими или мёртвыми. Но сегодня он выглядел обеспокоенным. Лоб пересекали морщины, а густые волосы цвета соли с перцем были растрёпаны.
Доктор поднял голову, и, когда узнал нас, его облегчение было практически осязаемым.
– Слава богу, вы здесь, - прошептал он. – За все годы своей работы я никогда не видел ничего подобного… Просто не могу представить, почему… Каким же монстром должен быть человек…
И обычно словоохотливый доктор замолчал, не сумев выразить словами свои чувства.
– Мы понимаем, - тихо произнёс я. – Может, отведёте нас к ней?
– Конечно. Где мои перчатки?
Филдс говорил не об обычных зимних перчатках, а о специальных тряпичных перчатках, которые он надевал перед каждым осмотром места происшествия. Они лежали сзади на чёрной сумке, которую мужчина поставил на пол.
– А, вот они. Теперь идём. Нам наверх.
Мы пошли за ним, поднимаясь по широкой лестнице, полукругом ведущую наверх из холла.