Во славу Отечества! Часть II
Шрифт:
Корнилов даже крякнул от удовольствия, слушая неторопливые слова своего подчиненного, до того всё складывалось очень и очень удачно. Ещё бы, не затрачивая ни копейки, провернуть такое дело за чужой счет. И не просто чужими руками, а руками своего главного противника при этом полностью оставаясь в стороне.
— Да, воистину царский подарок в столь трудное для нас время, — изрёк Верховный, — постараемся с умом распорядиться им.-
Часы на столе Корнилова тихо продолжали свой отсчет времени, которого до начала больших событий оставалось все меньше и меньше.
Пока в тиши вагона Верховного командующего
Алексей двигался по улице неторопливым шагом и, подобно актеру, настраиваясь на встречу с врагом. Ему, боевому офицеру, четыре года проведшему в окопах, было очень трудно перевоплощаться в человека, ради собственной выгоды торгующего военными секретами. Во время каждой из таких встреч, Покровский испытывал страстное желание если не застрелить шпиона, то, по крайней мере, врезать по его гладкой физиономии.
Только фронтовая выдержка, офицерский долг и осознание того, как много жизней русских солдат он может спасти в этой войне, грамотно и правильно играя со Славинским по правилам, которые так долго методично разъяснял ему генерал Щукин, помогали ему до сих пор вести эту игру. Несмотря на заверения Щукина об увлекательности и азарте таких комбинаций, этот вид деятельности никак не ложился в рамки офицерской чести подполковника.
Медленно идя по Могилеву, Покровский неожиданно вспомнил свою первую встречу со своей женой, которая полностью перевернула всю его жизнь. Наташа была именно той девушкой, которая рывком за рукав шинели оттащила капитана Покровского от расстрельной стенки железнодорожного пакгауза и укрыла от разъяренной толпы солдат весной 17 года.
Прячась от посторонних глаз, они укрылись в заброшенной сторожке путевого обходчика и терпеливо ожидали проходящего поезда, который вывез бы Покровского из осиного гнезда разгулявшейся военной демократии и анархии. Усевшись друг против друга возле наполовину занесенного снегом маленького окна, беглецы с тревогой поглядывали наружу в ожидании появления спасительного для Алексея паровоза.
Дневной свет, с трудом проникающий в сторожку через запыленное стекло, ясно высвечивал только лица сидевших на табуретах людей, оставляя всё остальное в сером сумраке. Капитан видел только широко распахнутые серые глаза своей спасительницы, обрамленные густыми ресницами, темные, чётко очерченные брови и белый овал лица с темно- русым локоном выбившемся из под шапки.
Разговор между ними завязался сразу, плавно и незаметно перешёл в полнокровную беседу. Каждый из собеседников охотно и честно говорил о себе и с нескрываемым интересом слушал другого, ничуть не лукавя при этом. Подобно случайным железнодорожным попутчикам, по воле судьбы встретившимся в купе вагона, они открыто говорили о себе, зная, что один из них скоро должен сойти, и, скорее всего, они уже никогда не встретятся. И не было в их беседе тех небылиц и фантазий, которые так часто можно услышать из уст фронтовиков, не желающих рассказывать про реальную фронтовую жизнь, как и не было обычного кокетства хорошенькой попутчицы, не боящейся разоблачения в силу кратковременности знакомства. А была встреча двух очень близких людей, в силу каких-то причин надолго разлученных
Отвечая на вопросы спасительницы, Покровский заметил, как зябко сжимает она свои пальцы, посиневшие от холода, из за потери варежек во время бегства со станции. Чисто непроизвольно капитан накрыл пальцы девушки своими ладонями, и она не убрала их.
Горячая волна тепла перетекала из рук Алексея в замёрзшие пальцы Наташи, и это тепло отогрело и тела и души молодых людей, так внезапно ощутивших своё единство и потребность друг в друге. Капитан уже отогрел девичьи руки и, застенчиво улыбнувшись, она убрала их в карманы, румянец смущения пропал с девичьего лица, а глаза, ещё недавно испуганные и незнакомые, стали родными.
День быстро погас, и взошла рогатая луна, а разговор между двумя молодыми людьми им ничуть не наскучил и не потерял интерес для обоих. Каждый из собеседников с радостью открывал в другом что-то новое, но родное и знакомое для себя, то без чего оказывается они так долго жили и не знали, что можно жить иначе.
Когда наконец-то показался долгожданный паровоз, капитана и девушку вдруг охватило чувство досады и глубокой печали от скорого и неизбежного расставания. Алексею так много хотелось рассказать Наташе под стук колес приближающегося поезда, но единственное, что он мог себе позволить, это поцеловать руку девушке и произнести: — Я обязательно напишу Вам.-
Наскоро черканув в походной книжке адрес Наташи, он заскочил на подножку вагона и провожал её печальным взглядом, пока ночной сумрак не поглотил его возлюбленную.
Капитан сдержал слово и при любой возможности он аккуратным почерком писал письма своей очаровательной знакомой. Если его первые письма начинались со строк: «Здравствуйте дорогая, Наталья Николаевна…», то затем они трансформировались в «Милую, Наташу» и в каждом из них была маленькая частичка души автора, которую он дарил своей возлюбленной.
Однако ни одно из писем, написанных Покровским, не было отправлено далекому адресату, а аккуратно перевязанные конверты ложились на дно вещевого мешка. Поскольку капитан считал, что не имеет права беспокоить девушку своими чувствами в это опасное для Отчизны время.
Возможно, что так бы и остались лежать на дне мешка эти скрытые свидетельства любви, если бы не его величество случай. Во время июльского наступления Юго-Западного фронта, когда капитан вёл в атаку свой батальон, шальной австрийский снаряд разорвался рядом с ним. По счастливой случайности Покровский отделался контузией и лёгкой касательной раной головы. Небольшой осколок лишь рассёк волосы и кожу черепа, что вызвало обильное кровотечение.
В горячке наступления капитана посчитали убитым, и его окровавленная фуражка вместе с рапортом была доставлена в штаб полка. Подполковник Карамышев немедленно занёс Покровского в список потерь и приказал известить о гибели офицера его близких. Так лежавшие на дне вещмешка письма получили свободу и были отправлены адресату.
Об этом капитан узнал только через полторы недели, когда догнал свой наступающий полк. Узнав об отправке писем, Алексей попытался исправить эту оплошность, однако события на фронте и в стране не позволили ему это сделать. Только в конце октября, испросив у Корнилова отпуск на два дня, капитан отбыл к своей любимой для объяснений.