Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

Кутузов Евгений Николаевич

— А что за человек?

— Обыкновенный так-то мужчина. Я первый раз его видел. Пришел и говорит: передайте, дескать, вашей жиличке, чтобы осторожнее была. А если, еще сказал, что-нибудь случится, пусть стоит на своем, что никого и ничего не знает, ничего не слыхала и ни с кем никаких дел не имеет…

— Но я действительно ничего такого не знаю, — пробормотала Евгения Сергеевна, лихорадочно пытаясь понять, что бы это могло означать. Скорее всего, какое-то предупреждение, связанное с командировкой. Да, да, конечно!.. Кто-то дает ей понять, чтобы она была осторожна в разговорах с Силаковым?.. Похоже на то. Значит, он едет вместе с нею даже не просто в качестве надзирателя или контролера, но с целью прощупать ее, выведать какие-то

мысли или, как они это называют, связи. Выходит, кто-то вспомнил о ней, вспомнил, что она не обычная эвакуированная, а жена «врага народа». — Как выглядел этот человек? — спросила она.

— Не очень чтобы молодой… Средний такой. Да я толком и не разглядел, — виновато проговорил Алексей Григорьевич. — Он и в дежурку не зашел, на улицу меня вызвал, а на улице какой свет… Шапка мохнатая, полушубок вроде, а воротник кверху поднят, лицо-то и не видно вовсе. Но выговор не наш, не здешний… Побегу я, а?.. Вдруг позвонят по телефону, а я закрыл дежурку.

— Да-да, — пробормотала Евгения Сергеевна. — Спасибо вам, — А сама, кусая губы, думала, что командировку, значит, придумал не Алферов, но кто-то выше его, важнее…

А ей бы о том подумать, что столь могущественный человек, который, возможно, помимо воли и желания Алферова организовал ее командировку и поручил Силакову надзирать за нею, мог и не устраивать такой сложный в постановке спектакль, а решить дело просто: приказал бы уволить ее — и все тут. И еще подумать бы, что нет в Койве такого человека. Алферов подчиняется очень высокому начальству. Подумать бы ей обо всем этом, и тогда она догадалась бы, что существуют некие тайные, скрытые силы, для которых и полковничье звание Алферова, и его большая должность вовсе не помеха для достижения тайных же, неведомых ей, целей, что есть люди, которые хотя и занимают вроде бы скромное, невидное положение, зато обладают огромной и вполне реальной властью над другими людьми, в том числе над людьми высокого ранга, и знают, как эту власть употребить во благо себе. Она могла бы, к примеру, обратиться к истории, в туманной дымке которой совсем не трудно разглядеть лица тех, кто, не афишируя своего действительного положения, диктовал свою волю даже монархам…

Но и думать об этом было страшно. Особенно после дня рождения Уварова. Евгения Сергеевна хорошо помнила выкладки этого Семена Матвеевича, не раз в мыслях возвращалась к ним и никак не могла, сколько ни пыталась сделать это, разобраться, согласна с ним или нет. Иногда казалось, что в рассуждениях его есть здравый смысл (да ведь и Уваров, в котором она видела сильный ум и сильную волю, еще раньше говорил примерно то же самое), однако верить этому не хотелось, а хотелось верить, что это — случайные совпадения, что просто все мы плохо знаем историю, а главное— товарищ Сталин не знает всей правды, его обманывают нечистоплотные помощники. Более того, закрадывались— чего уж там! — мысли о том, что, может, и не совсем безгрешен муж… То есть она была совершение уверена, что никакой он не враг народа, что он всегда был и остался борцом за Советскую власть, честным большевиком, но мог же допустить какую-то оплошность, сделать ошибку, пойти, впав в заблуждение, против какой-нибудь линии партии (не ошибается тот, кто ничего не делает), а когда рубят лес, летят, как известно, щепки. Тут ничего не поделаешь, на то и жизнь, на то и борьба…

А поездка, между прочим, оказалась ничем не примечательной. Обычная рутинная ревизия. Правда, неплановая, но это тоже обычное дело. Вела себя Евгения Сергеевна аккуратно, держалась настороже, ожидая от Силакова какого-нибудь подвоха, неожиданного и, конечно же, каверзного вопроса, однако Силаков даже повода не дал, чтобы заподозрить его в тайных помыслах.

В зону Евгению Сергеевну не пустили, да ей там и делать было нечего — контора лагпункта находилась за пределами зоны, в поселке. Так что и заключенных она видела только на работе, на лесосеке,

когда ехали по узкоколейке. Ну, еще когда они возвращались с работы. Брели не очень стройной толпой в окружении вооруженной охраны и собак, все одинаковые, какие-то серые, уставшие и, похоже, равнодушные ко всему, что происходит за пределами их каждодневной жизни. Впрочем, с одним заключенным — расконвоированным— Евгения Сергеевна даже познакомилась: он работал в финчасти лагпункта. Пожилой и безусловно в прошлом интеллигентный человек, опытный бухгалтер, он произвел на нее хорошее впечатление, и в другой раз она непременно заговорила бы с ним, расспросила бы о многом, ведь ей хотелось узнать больше, чем она видела и знала, работая в управлении, однако не решилась, а он все молчал, с подчеркнутой готовностью выполняя то, что она просила. Он и не воспринимал ее просьбы как просьбы — они были для него приказом.

В первый день случился удобный повод завязать разговор, так что Евгения Сергеевна едва не потеряла осторожность, но, слава Богу (или как раз наоборот?), «заключенный Сидорович, статья пятьдесят восемь — десять, срок заключения восемь лет», как он представился, не воспользовался этой возможностью. А случилось вот что. Обращаясь к Евгении Сергеевне, Сидорович назвал ее «гражданка начальница», ей сделалось смешно от такого нелепого обращения, и она сказала, что он может называть ее просто по имени-отчеству, ведь они как-никак коллеги, добавила она, к тому же он годится ей едва ли те в отцы, а Сидорович смутился отчего-то, покраснел и в дальнейшем не называл ее никак, молча выполняя распоряжения.

Словом, домой Евгения Сергеевна возвращалась немного успокоенная, уверенная в себе, зная, что ничего лишнего не допустила, не сказала, то есть не дала повода для подозрений, а с заданием справилась успешно. Она уже стала думать, что опасения ее насчет командировки были напрасными, а предупреждение об осторожности, переданное через Алексея Григорьевича, никак не связано с поездкой, а если и связано, то было излишним.

А дома ее ждал сюрприз, и она сразу поняла, что о таком сюрпризе не скажешь, как это сказано в словаре: «неожиданный подарок».

Андрей сообщил, что без нее к ним приходил дяденька и очень жалел, что не застал ее дома.

— И что ему было нужно?

— Спросил тебя, потом мы с ним разговаривали.

— И о чем же он тебя спрашивал? — насторожилась Евгения Сергеевна.

— Да так, вообще. Как учусь. Еще про Уварова…

— Про Уварова? — Она почувствовала холодок в груди. — Что именно он спрашивал про Уварова?

— Бывает ли он у нас…

— А ты?..

— Я ничего, — пожал плечами Андрей. — Сказал, что видел его один раз… Ты не думай, во какой дядька! — Он показал большой палец. — Он еще придет, сама увидишь.

XXXII

ПРИШЕЛ он тотчас, как только Андрей вернулся из школы. Постучал в окно. Андрей выглянул. Перед окном стоял мужчина в кожаном пальто (возможно, именно кожаное пальто и внушило Андрею доверие, а иначе он не впустил бы в дом постороннего) и улыбался, показывая рукой, чтобы Андрей открыл дверь.

И он открыл.

— Я не ошибся, — спросил мужчина, — Евгения Сергеевна Воронцова здесь проживает? — Вид у него был приветливый и не внушал никаких опасений. Во всяком случае, на грабителя он не был похож.

— Здесь.

— Ага, следовательно, ты — Андрей, так?

— Да.

— А я уж боялся, что не найду вас. Давай знакомиться. Меня зовут Павел Васильевич. — Мужчина протянул руку. — А твоего отца наоборот, верно?

— Верно, — сказал Андрей. — А вы разве знаете папу?

— Ну, брат, не все сразу! — Павел Васильевич рассмеялся и развел руками. — Мама дома?

— Нет, она уехала в командировку.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! А я надеялся, что она выходная. Контора ее закрыта. М-да. — Он покачал головой и сбил на затылок шапку, — И надолго она уехала, не знаешь?