Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

Кутузов Евгений Николаевич

— Трудно будет жить. Но при чем тут власть вообще? Власть — это народ, мы с вами…

— Меня туда не записывай, — замахала Клавдия Михайловна руками.

Василий Павлович улыбнулся — так неподдельно, так искренне она отказывалась от власти.

— За что же соседа вашего увели? — спросила Евгения Сергеевна.

— Кто ж, кроме них, знает? Весь дом кверху тормашками перевернули, искали что-то. А что там можно найти?.. Вошь в кармане да блоху на аркане. А нашли…

— Что? — не удержался Василий Павлович, не угадав подвоха.

— Книжку красную, на которой написано: «Сры-сры-сры».

— Ну,

хватит, тетушка! — возмутился Василий Павлович. — Это уже слишком.

— Заело? Вот оно самое и есть. Кричать научились, книжечки в карманах носите, а правду знать не хотите. Да какая же это власть народная, если правды не хочет знать?.. Ладно, мы прожили свое и помрем, даст Бог, по-людски. А вы-то сами как? А семьи ваши несчастные?.. Подумай, Василий, хорошенько подумай.

Тут Василий Павлович неосторожно задел локтем тарелку, стоявшую на краю стола, она упала и, даже не звякнув, развалилась.

— К счастью, — грустно улыбнулась Евгения Сергеевна. — А вы ссоритесь.

— Да кто же ссорится? — возразила Клавдия Михайловна. — Мы не ссоримся. Мы эту, как ее?.. Дискуссию проводим. — Она наклонилась и собрала осколки. Сложила их стопкой перед собой и проговорила: — Не мне тебя судить, Василий. Но ты-то глава семьи, кормилец, помнить должен всегда, что твое горе — еще не горе. Ты идейный, большевик, а им-то за что страдать?.. Кто там правый, кто виноватый, о том Бог ведает. Он и рассудит всех, когда час придет. Может, и на вашей стороне какая-никакая правда есть. Однако одной правдой, хоть бы и вся она была с вами, сыт не будешь. К правде-то хлебушек нужен, и маслица на него не худо бы намазать.

— Вот тут с вами нельзя не согласиться, — развел руками Василий Павлович. — Совсем не худо и маслица, и кое-чего еще. Но где же Александр Федорович? — Он имел в виду мужа Клавдии Михайловны. — Без него и с маслом не пойдет.

— На футболе своем, где ему быть. У него одно в голове.

— Футбол — это серьезно. И когда он вернется?

— Кто его знает. Знал бы, что вы здесь, примчался бы небось. Ты ж вина, наверно, привез. Ждать не будем, давайте обедать. Тебе, Василий, в осколки налью, не сердись.

— Можно и в осколки, только со дна, пожиже.

— Тарелка-то от сервиза, — вздохнула Клавдия Михайловна.

Обедали молча. Хозяйка чтила правило: «Когда я ем, то глух и нем». Позволить исключение она могла только за большим праздничным столом, когда пьют вино. А так — никаких исключений, в том числе и для детей. Андрею, который как раз вернулся к обеду, не терпелось рассказать, какой замечательный был фильм, однако и он молчал, переживая киноприключения в себе, зная, что за нарушение установленного порядка баба Клава может запросто выставить из-за стола, поставить в угол, и никто не заступится. Рассказать ему удалось лишь после того, как унесли обеденную посуду и поставили чайную. За чаем разговоры позволялись и даже поощрялись. Впрочем, рассказывал Андрей без энтузиазма, чувствуя, что взрослые не слушают. Им было сегодня не до него, хотя «по программе» он должен был бы прочитать еще стихотворение. И оно было приготовлено, к тому же удачно подходящее к случаю. Начиналось стихотворение так: «Я нашел в канаве серого щенка…»

Александра Федоровича так и не дождались, стали собираться домой. Клавдия Михайловна напомнила,

что все-таки неплохо было бы перевезти к ней часть вещей. Василий Павлович промолчал, сделал вид, что не расслышал. Пожалуй, в глубине души он был согласен, что беспокойство Клавдии Михайловны имеет под собой почву и что предложение ее вполне разумное. Но как это сделать практически?.. Если решено его взять, то за ним наверняка ведется слежка («Кстати, — подумал он, — почему вдруг так неожиданно решил уйти мой шофер?..»), и перевозку вещей ему обязательно вменят в вину. Безвинный не станет готовиться к аресту. Да и Клавдию Михайловну с Александром Федоровичем можно подвести. То есть их могут обвинить в преступных связях с ним, в соучастии. А решение об его аресте, похоже, было принято. Тому находилось множество косвенных подтверждений: тот же шофер; еще секретарша, которая несколько дней назад не пришла на работу, и он, сколько ни старался, не смог выяснить, где она; взяли Николая Федоровича — его заместителя, не объяснив причину ареста, а со Ждановым не удалось поговорить даже по телефону…

Нет, никакой вины за собой Василий Павлович не чувствовал, вот разве что «полуаристократическое» происхождение, как он сам смеясь говорил: отец его был директором гимназии. Титулов — дворянских — не имел, однако гражданский чин у него был довольно высокий, чуть ли не действительный статский советник. Мать, та в самом деле происходила из рода каких-то захудалых, разорившихся дворян (какой же русский дворянин рано или поздно не разорялся!), но Василий Павлович давным-давно не поддерживал с родителями никаких отношений. Слышал, что отец скончался от апоплексического удара, а мать как будто жива.

Впрочем, он понимал, что достаточно и этого, если решено его арестовать и объявить причастным к антисоветскому заговору. Происхождение вполне позволяет вступить на контрреволюционный путь, а его несогласие с массовым раскулачиванием, о чем он высказывался и публично, ему наверняка не забыли.

Уже совсем собравшись уходить, он вдруг сказал:

— А что, если мы оставим Андрея на пару деньков у вас?

Евгения Сергеевна испуганно взглянула на него.

— И оставьте, — охотно согласилась Клавдия Михайловна, — пусть поживет на воле.

— Я не хочу, — захныкал Андрей, прячась за мать.

— А кто тебя спрашивает, хочешь ты или не хочешь? — сказала Клавдия Михайловна.

— А это… нужно, Вася? — тихо спросила Евгения Сергеевна.

— Не знаю, — ответил Василий Павлович, пожимая плечами. — Но пусть побудет.

IV

НОЧЬЮ за Василием Павловичем пришли. Трое военных и с ними управдом и дворник.

Дверь открыла Катя.

— Ой! — вскрикнула она. — Вам кого?

— Гражданин Воронцов Василий Павлович дома? — спросил, отстраняя Катю, военный с тремя кубиками в петлицах.

— Спит он, вы потише, пожалуйста.

— Ничего, все равно придется разбудить. Ты стой здесь, — сказал военный с кубиками одному из сопровождавших его. — Всех впускать и никого не выпускать. Демченко и понятые — со мной. Где спит гражданин Воронцов? — обратился он к Кате.

— Я не сплю, — сказал Василий Павлович, выходя в прихожую. Он был уже одет. За ним, в халате, вышла и Евгения Сергеевна.