Во тьме окаянной
Шрифт:
«Словно по облакам, что шествующий ангел по снам праведных…»
Солнце стремительно пряталось за горизонтом, последними лучами цепляясь за еще багряную полосу неба, ставшего уже ночным и иссиня-черным. Стало так тихо, что Данила перестал различать даже свое дыхание. Он оглянулся: надвигающаяся темнота стремительно скрывала необозримую прежде снежную равнину, а может, и не снежную, а песчаную пустыню без берегов, по которой на золотом верблюде ездил солнечным днем вечно дремлющий и уставший милосердный Бог. Тот самый, что однажды сотворил за шесть дней весь этот видимый и незримый мир,
– Господи, услышь меня! – Данила закричал изо всех сил, бросаясь вслед уходящего в бесконечность верблюда. Но чем сильнее бежал, разрывая от натуги жилы, тем дальше от него становился уходящий за горизонт Создатель, тем никчемнее казалось его стремление докричаться и догнать Бога.
– Пусть так, Господи… – Данила рухнул на остывающий предзакатный песок, а может, на раскаленный, как лава, снег…
Плачет Данила горючими, детскими слезами, какие ведал только по убиенной матери. Рыдает, не стесняясь ни слез своих, ни сокрушенного сердца. Слезы жгут глаза, застилая видение, обращая его в беспредельную соляную пустыню…
– Пусть так, Господи… и это приму…
Давно, совсем другому, чистому сердцем, негромко, почти нашептывая, мама пела ему перед сном о прощении и надежде. В тех ли словах, или в ее убаюкивающем голосе, или в выпавшей несправедливой рабской доле открывалась истина, которую не прочтешь в книгах, не отыщешь у мудрецов, не услышишь из уст праведников.
Уж ты ясно свет солнышко, Уж ты млад государь месяц, Вы, честные звезды предвосточные, Зори утренние, ночи темные, Дробный дождичек, ветра буйные, Вы простите меня, душу грешную, Деву горюшную, неразумную, Ради Господа Христа Спасителя, Ради матери, Честной Богородицы, Ради верного святого защитника, Самого Михаила архангела…Данила с трудом поднимается. Он все потерял и потерян сам. Идет без цели, в никуда. В последнее одиночество…
Теперь уже смотрит вокруг – в мире кроме сумерек ничего не осталось, только вниз, в ярую соль под босыми ногами, следя, как, просачиваясь и перетекая между пальцами, намокают в его крови острые кристаллы…
Встану я на четыре сторонушки, Поклонюсь вам, люди добрые, Миру светлому, земле праведной, Животворной воде, огню красному, Ветру вольному, небу горнему. ВыВ надвигающейся на мир тьме Данила с тревогой вспомнил убиенного волками отрока Пахомку из строгановского Орла-городка, которого обещал уберечь и не уберег.
«Как же ему с перебитою шейкою в Царствие Небесное дорогу сыскать… одному, без провожатого, в смертной тьме… Не сыщет, заплутает, пропадет…»
Данила с тоской посмотрел на ложащиеся окрест густые мазки мрака, поспешно заполняющего собой нескончаемую пустыню соли.
«Сподобил бы Господь помочь в последний раз, разрешил подать отроку ничтожный знак или след малый оставить… Малец следопытом рос, догадливым… На сей раз бы спасся… За то и души своей не жалко отдать…»
Он разжал сведенные судорогой ладони и увидел, как выскользнула и упала на бесконечную соляную дорогу серебряная монета с отчеканенным ликом Христа. Смертные деньги, в уплату могильщику… Данила нагнулся, чтобы подобрать бесценную реликвию, и не смог – непомерно велика стала ее тяжесть.
«Неужели после меня останется только могила? Быть погребенному здесь? – Данила посмотрел на затертый, еле просматривающийся лик Спасителя. – Что останется, что прорастет новой жизнью от шрама соли на времени? Сгинуть бесследно, истаяв, как свеча от пламени…»
Жизнь моя, горемычная, И судьбинушка непутевая, Вместе с юностью безутешною, Беспросветною да безрадостной, — Вы простите меня, душу грешную, Неприлежную, бесталанную, Ради Правды, что людям дарована, Ради нового мира Божьего, Ради светлого Воскресения.Последние багряные краски тихо сходили с края небес, превращаясь в непроглядную глубину опрокинувшейся вечности. Соль плавилась под ногами и, растекаясь широкой рекой, застывала пластами и друзами хрусталя, превращая пустыню в подобие неба.
– Господи, был ли смысл жить, и осталась ли для меня надежда?
Его глаз коснулся Свет: легкий, льющийся, заполняющий через край, какой иногда приходит во снах, но только теплый, живой, пахнущий дождем и цветущими травами, легким дымом костра, нежным духом только испеченного хлеба и парного молока.
– Вера твоей души и есть надежда…
Данила повалился на колени, в слезах припадая к ногам Спасителя:
– Проклятый тать и душегуб, вот кто я…
– Разве не ты был рабом и стал свободным? Или не ты от ненависти пришел к любви? От зла и мести – к покаянию и прощению?
Христос нагнулся и, поднимая Данилу с колен, сказал:
– Встань, нареченный Судом Божьим и Утешителем. Ступай и ничего не бойся.
Даниил поднялся с колен, улыбнулся и сделал шаг в открывшийся для него свет.