Во власти теней (Фиора и Папа Римский)
Шрифт:
– Я хочу, чтобы эта женщина прекратила отравлять меня своими лекарствами. Но она заладила, что вы будете разгневаны, узнав, что…
– Что вы простудились этой ночью? Я совсем не удивлен и… нисколько не разгневан.
– Но ты сказал, что будешь ужинать с ней, – сказала дуэнья, готовая расплакаться.
– Я не вижу, в чем трудность, Хуана? Стол поставят у постели, и ты прикажешь подать легкую пищу. А теперь обе успокойтесь! Недоразумение произошло оттого, что этой ночью я не представил вас друг другу. Мне необходимо было отдохнуть, и я думал сделать это после того, как вы проснетесь,
Он тут же объяснил Фьоре, что «донна Хуана де Янсоль» была дальней кузиной, чья семья имела небольшие неприятности и которую он привез из Валенсии, когда пять лет тому назад папа направил его послом в родную страну. Она следила за хозяйством и за служанками в доме и располагала полным его доверием, а также частью его любви.
Хуане, которая слушала его со слезами нежности, он объяснил, что его гостья не была «этой девицей», а «благородной дамой, прибывшей из Франции», которая имела несчастье не понравиться его святейшеству и которой надо было предоставить гостеприимство.
Эта речь, внешне естественная, пробудила, однако, недоверие Фьоры. Почему Борджиа подождал момента, когда она окажется у него в доме, чтобы предупредить Хуану? Тем более что прошлой ночью она явно ждала их, не задавая ни единого вопроса, ничуть не удивившись при виде пришедшей женщины в платье послушницы.
Вспомнив слова Антонии Колонна о «самом большом бабнике», Фьора задалась вопросом: не было ли в привычках Борджиа время от времени приводить девок с улицы и – почему бы и нет – развращать какую-нибудь пансионерку из монастыря? Ее подозрения подтвердились, когда она услышала, как Хуана проворчала:
– Надо было предупредить меня, что она не такая…
Борджиа властным жестом прервал ее на слове, и она под его гневно сверкающим взглядом вся съежилась. Фьора подумала, что пришла пора вмешаться, если она не хочет нажить в лице этой женщины смертельного врага.
– Донна Хуана так заботилась обо мне, монсеньор, и я боюсь, что плохо отблагодарила ее за это, но признаюсь, что от одной только мысли об ужине меня мутит. Один лишь запах еды вызывает у меня…
– Вам невыносима мысль об ужине? – спросил Борджиа добродушно. – Ну что же, моя дорогая, лечитесь, а я пойду ужинать к одной хорошей знакомой. Но, может, мы поболтаем немного?
– Конечно, – ответила Фьора, довольная тем, что все так просто разрешилось. – Я буду рада узнать новости.
– Я так и предполагал. Принеси мне бокал испанского вина, Хуана, а потом оставь нас одних. Ты вернешься потом, чтобы помочь донне Фьоре приготовиться ко сну.
Он проследил взглядом, как выходила дуэнья, потом пододвинул стул к постели Фьоры.
– Я думаю, – сказал он, понизив голос, – что вам покажутся интересными новости, которые я принес. Я был вместе со святым отцом в его вольере, где он кормил своего орла, когда Леоне де Монтесекко, начальник его охранников, которому было поручено поехать за вами в Сан-Систо, вернулся оттуда с пустыми руками.
– И что же?
– Не помню, чтобы я видел его когда-нибудь в таком гневе. Досталось всем: капитану за то, что он не привез вас, кардиналу Детутвиллю, вызванному немедленно и обвиненному в том, что он укрыл вас, и даже орлу, который был лишен доброй половины своей
– Да, но папе должно быть это известно: у нее было разрешение на посещение.
– Это же самое сказала мать-настоятельница. Она добавила, что дама приказала ей от имени папы закрыть вашу дверь на ключ.
– И папа ничего об этом не знал? – удивилась Фьора. – Но ведь не донна Босколи приказала расставить охрану перед дверьми?
– Нет. Приказ пришел из Ватикана, но разрешение посетить вас было поддельным. Святой отец обругал донну Босколи, обвинив ее в том, что она спугнула вас и тем самым все провалила из одного только удовольствия поехать в монастырь, чтобы поиздеваться над вами.
Он умолк. Возвратилась Хуана, неся серебряный поднос, на котором великолепный бокал из венецианского стекла красного цвета с позолотой стоял рядом с таким же графином. Она поставила поднос на стол, наполнила бокал и подала его своему кузену с благоговейным трепетом. Кардинал принял это как должное.
– Спасибо, Хуана. Можешь идти. Я скоро позову тебя.
– Гнев папы не пал на вас? – спросила Фьора с удивлением.
– Из-за моего посещения на прошлой неделе? – уточнил кардинал. – Настоятельница Сан-Систо – умная женщина. Она предпочла не говорить об этом, без сомнения полагая, что если она смолчит, то может рассчитывать на мою помощь. Что я и сделал. Я объяснил папе, что во всем была виновата госпожа Босколи, которая спугнула вас своим появлением. Я еще добавил, что вы, без сомнения, находчивая женщина. Перессорились все. И тогда кардинал Детутвилль предложил осмотреть его дворец, после чего он вернулся обвинителем.
– Обвинителем? И кого же он обвинил?
– Папу, мой милый друг, просто-напросто папу. Кардинал-камерарий – важная персона, и, кроме того, он самый могущественный кардинал во Франции. Пришлось сказать ему, что произошло на самом деле, а узнав о выборе, который будет вам предложен: топор палача или рука Карло, он просто взорвался, протестуя против оскорбления, нанесенного его суверену, ибо вашу судьбу решали, даже не дождавшись ответа от короля Франции. Он пригрозил, что будет жаловаться королю. Я не вдаюсь в подробности относительно слов, которыми стороны обменялись: они были столь резкими, что я предпочитаю забыть о них.
– Значит, магистр Детутвилль не боится папы? – удивилась Фьора.
– А почему он должен его бояться? Он представляет здесь короля Франции, он глава ватиканской дипломатии, он также самый богатый кардинал из всех кардиналов, и, кроме того, он королевской крови.
– Я понимаю. И к чему же пришли в результате… этой ссоры?
– Пока все остаются при своем мнении. Святой отец вопит, что, если он схватит вас, он прикажет вас казнить, понравится это или нет донне Босколи; кардинал, очень спокойный и выдержанный человек, уточняет, что, если папа решит вашу судьбу без согласия короля Людовика, договоры останутся на прежнем уровне и что он никогда не увидит, разве только что во сне, монаха Ортегу и кардинала Балю.