Во времена Перуна
Шрифт:
Старик, перехватывая верёвку и хромая, бежал к жертве.
– Эй, эй!
– закричал Ролав и пришпорил коня.
Старик оглянулся, увидел Ролава, но, вместо того чтобы убежать, он ещё быстрее заковылял к поверженному.
И в тот самый миг, когда Ролав, осадив лошадь, хотел поразить старика копьём, тот упал на дружинника и вонзил ему нож в горло.
Ролав бросил взгляд на убитого: это был Веред, старый знакомый, тот самый дружинник, у которого был нож Акуна.
Старик повернул лицо к Ролаву и сказал:
–
Ролав поднял копьё, но неожиданно замер и, пристально глядя на старика, опустил копьё.
Лицо старика пересекал глубокий шрам. Такой же шрам был у Акуна. Ролав попытался вспомнить лицо брата, но не смог. Помнилось только, что был шрам.
– Ты славянин, старик?
– Да.
– Как твоё имя?
– Теперь зовут Акинф.
– А как звали прежде?
– Я имел много имён.
Ролав вглядывался в его лицо и старался вызвать в памяти черты Акуна, чтобы сравнить с этим изувеченным временем и превратностями судьбы лицом. Шрам на лице старика - через лоб, разорванную бровь и щёку - был похож и не похож на шрам Акуна. Помнится, на лице брата он выделялся резко, а тут был бледен и, сходя на нет, терялся в морщинах и других шрамах.
Какой-то внезапно охвативший его страх мешал Ролаву спросить прямо: "Ты - Акун?" Он боялся услышать в ответ:
"Нет".
– Давно у тебя этот шрам?
– спросил он.
– О каком шраме ты спрашиваешь?
– Что на лбу и щеке.
– Давно.
– Медведь?
– Медведь.
Внезапно осевшим голосом, почти шёпотом и как будто через силу Ролав произнёс:
– Акун...
Старик вздрогнул, поднял голову, и они с Ролавом впервые встретились глазами.
– Акун, - повторил Ролав, - это ты?
– Да, когда-то меня звали так.
– Акун, ты меня не узнаёшь?
– Нет, господин.
– Я - Ролав... Твой брат Ролав... Ну? Узнаёшь? Смотри, вот твой нож... Я искал тебя везде...
Старик покачнулся и упал.
Ролав бросился к нему.
– Кто это?
– спросил подъехавший Олег,
– Брат... Акун...
– Ролав приложил ухо к груди старика и сказал: - Он жив.
Когда Олег вернулся в лагерь, ему сообщили, что взяли в плен какого-то византийского военачальника, который с отрядом апелатов пытался прорваться к осаждённым.
Олег захотел взглянуть на пленного и приказал привести его.
Пленник был изранен и еле стоял на ногах.
Два дружинника вели его, поддерживая и подталкивая.
Глядя на Олега страдающими и полными ненависти глазами, пленный вдруг принялся что-то выкрикивать зло и отчаянно.
– Кто он и что говорит?
– спросил Олег Стемида.
– Это стратиг, по-нашему, воевода, - объяснял Стемид.
– А говорит он, что нам никогда не взять на щит Царьград, так как в былые времена и более могущественные, чем ты,
– Что ещё он говорит?
– спросил Олег замолчавшего Стемида.
– Ругает нас и говорит, что им было откровение, будто Цррьград падёт перед нечестивыми скифами - они нас так зовут - лишь тогда, когда наши корабли пойдут по суше, как по воде.
Олег задумался и неожиданно хлопнул стратига по плечу и весело рассмеялся.
– Стемид, спроси, от кого он слышал про это пророчество.
– Он отвечает, что о нём знают все в городе, так сказал император.
– Скажи, что мы и есть те самые, чьи ладьи ходят по суху, как по воде.
Пленный, выслушав Стемида, презрительно сплюнул и коротко ответил:
– Он говорит, что такого чуда не может быть.
– Это я и без перевода понял, - снова засмеялся Олег.
– Воеводу этого не убивайте, пусть своими глазами посмотрит на чудо.
В тот же вечер Олег повелел всем князьям и воеводам племён, пришедших с ним под Царьград - варягам, словенам, чуди, кривичам, мери, древлянам, радимичам, полянам, северянам, вятичам, хорватам, дулебам, тиверцам, собраться на совет к его шатру.
Олег сказал:
– Царьград можно взять только со стороны залива, а в залив преграждает путь проклятая цепь. Кабы не цепь, давно бы город был наш.
– То-то, кабы не цепь, а что с ней поделаешь?
– послышались голоса.
– Если по морю ладьям не пройти через цепь, так переправим их по берегу, как переправляют у нас на волоках.
– Дело говоришь, - обрадовались князья и воеводы.
Наступила ночь. В Царьграде в домах горели огни.
На противоположном берегу залива, в русском лагере, шло шумное веселье.
У князя Олега пировали все воеводы, не было только Ролава.
Он в своём шатре сидел у изголовья Акуна.
Брат умирал.
Он умирал спокойно, в полном сознании.
– Теперь мне смерть не страшна, - сказал он.
– Я отомстил. Тысячу раз у меня было желание умереть, потому что лучше смерть, чем такая жизнь, какая была у меня, проданного в рабство. Но каждый раз я прогонял эти мысли, потому что поклялся найти Вереда и отомстить ему.
И теперь отомстил.
Акун рассказал, как была разорена Освея.
На следующий день, как Ролав ушёл проверять охотничьи угодья, на деревню нагрянула дружина варягов - свеев. Их привёл дружинник ладожского князя Рюрика Веред, его в деревне знали. Остальные же воины были не из дружины Рюрика, они, как Акун понял потом, промышляли сами по себе.
Жители Освеи, думая, что они явились за данью, вынесли всё положенное. Дружинники забрали мёд, воск, меха, увязали во вьюки, под вьюки взяли ещё лошадей. Потом вдруг накинулись на людей. Часть дружинников стерегла людей на улице, часть побежала искать по домам.