Во временное пользование

Зайцева Мария

Квартира Розгина, куда он привез меня, после недолгого моего сопротивления, объяснив, что гостиницы для меня пока что под запретом, больше походила не на жилье человеческое, а на какую-то явочную эээ… Хазу? Базу? Неважно. Главное, что здесь, в принципе, нечего было стесняться. И так все грязно и запущено. А в единственной комнате только старый диван, стол и страшный комод советских времен.

В целом, не до церемоний.

Мои привычки, мои вбитые в подкорку устои ломались с каждым днем все сильнее и сильнее.

То, что я хозяйничаю на чужой кухне, такая ерунда. Как и то, что сам хозяин и не пытается проявить законы гостеприимства. Было бы странно ждать от него этого.

Уля, угомонись уже, дама ты великосветская. Ты отныне меньше, чем никто. Ты – свидетель преступления, убийства. Ты должна идти в полицию. Иначе станешь соучастницей. Но как я пойду?

Доносить на человека, который меня спас?

Подлость какая. Подлость и глупость.

И отсутствие инстинкта самосохранения. В полиции мне ничем не помогли, когда я просила открыть дело о хищении, когда просила вернуть Кирилла. Ничем.

Я попробовала действовать сама, и получилось все только хуже. Чуть не изнасиловали, чуть не убили. И неизвестно, что там происходит с братом.

Ульяна, смирись уже с тем, что ты – никчемная, не приспособленная к жизни пустышка. Так и не сумевшая ничего добиться в жизни, пишущая свои дурацкие картинки, витающая в облаках и почему-то считающая, что все люди априори добрые.

Смирись с этим. И не мешай тем, кто может тебе помочь.

Правда, не факт, что Розгин поможет… По крайней мере, я пока не могла понять, готова ли к способам, к которым он будет прибегать. Я не хотела, чтоб гибли люди. Даже виновные. Виновные должны быть наказаны по всей строгости закона. Должен же быть в этой стране закон? Ведь так?

Я уныло размышляла об этом, пока готовила растворимый кофе для себя и для Розгина. Если он не проявляет гостеприимства, это не повод вести себя по хамски и мне. Все то время, пока заваривала мерзко пахнущий напиток, я постоянно чувствовала на себе черный взгляд моего неприятного … Кого? Напарника? Спасителя? Случайного попутчика? Наверно, все вместе. Одновременно.

И от этого взгляда мне становилось не по себе. Щеки жгло, губы, все еще помнящие неласковые и требовательные прикосновения его губ, тоже горели.

Не скажу, что мне нравилось происходящее. Но, учитывая, что вообще все тянуло на дурной сон, сюр и кошмар вместе взятые, то мое «нравится» – «не нравится» сейчас было не актуально.

– Я не знаю, где у вас сахар…

– Что за ключ они искали, Ульяна? – резко перебил меня Розгин, рассматривая в упор своими чернущими глазами, – вы точно знаете, ведь так?

– Не так!

Я со стуком поставила чашку на стол. Кофе выплеснулось, но мне уже было неважно. Хотелось закричать, заорать даже! Выругаться, и, наверно, матом! Потому что все происходящее и без того казалось

бредом! Зачем он добавляет безумия? Зачем мучает меня?

– Я ничего не знаю ни про какой ключ! И не слышала никогда! И я устала! Очень! У меня был… Ужасный день! И вы… Боже…

Тут я почувствовала, что не выдерживаю, закрыла лицо руками, уговаривая себя не плакать. Но, как часто бывает в таких ситуациях, слезы сразу же полились, и сдержать их было невозможно.

Я всхлипнула раз, другой, пока, наконец, не разрыдалась окончательно и с готовностью. Оплакивая свою порушенную жизнь, свой маленький, такой милый, такой уютный мирок, который просто в одно мгновение размело ветром.

Занятая своими переживаниями, я не сразу поняла, что Розгин отошел от окна и теперь утешает меня.

Неловко и неумело. Обнимает, осторожно привлекая мою голову к груди и поглаживая по плечу. И даже что-то там бормочет утешительное.

И я с такой готовностью принимаю его утешения, утыкаюсь в черную майку, пачкаю ее слезами.

От него пахнет сигаретами. Сильно. Очень. И запах почему-то приятный. Хотя, Розгин курит крепкие дешевые сигареты, и они , однозначно, не могут приятно пахнуть. Но мне нравится.

От него пахнет им самим, сильным, физически крепким мужчиной, и этот запах тоже мне кажется приятным. Хочется просто уткнуться и дышать, напитываясь его силой и уверенностью.

От него пахнет кровью. Свежей. Несильно, но именно эта тонкая нота железа останавливает мою истерику. Я успокаиваюсь и только уныло шмыгаю заложенным носом, пытаясь рваными вдохами восстановить дыхание.

Розгин обнимал крепко, держал двумя руками. И это начало навевать не самые приятные, но определенно будоражащие воспоминания.

Я попыталась отстраниться.

Сначала осторожно, потом уже с усилием.

Железные руки не поддались.

Мне стало страшно, опять.

Мы одни здесь, в его квартире, в самом неприятном и криминальном районе города.

Я не дозвонилась до Варвары Петровны, не сообщила ей о произошедшем. Никто не знает, где я и с кем я.

Никто не будет меня искать.

Он уже целовал меня насильно.

Нет никаких гарантий, что он не сделает этого снова. Нет никаких гарантий, что он не захочет большего.

Я ему не смогу помешать.

О чем я думала, когда ехала с убийцей двоих человек к нему домой?

Ночные размышления.

Отпускать ее было тяжело.

Физически.

Руки не разжимались.

Розгин прислушивался к себе, соображал. Правда, соображал. Но вот рук разжать не мог. Все понимал.

Пугает. Утешитель херов. Один раз уже напугал. Тоже еле отпустил.

Но, вообще, сама виновата. Княгиня, мать ее.