Во всем виноват Гоголь
Шрифт:
Бронькин оцепенел, и не было у него ни грамма сил, чтоб хоть бы поправить очки в стальной оправе. Зелёных чёртиков он видел не раз и не два, но такое?.. «Два страшных глаза прямо вперились в него, как бы готовясь сожрать его; на устах написано было грозное повеленье молчать».В эту же секунду Павел Иванович Чичиков добродушно потрепал дымящуюся кошачью спину, оскалил зубы и длинно посмотрел на Бронькина. Затем он закрыл табакерку с финифтью, пружинисто вскочил на ноги и с необыкновенной приятностью в движениях выскользнул из-за стола, оставляя за спиной ужас недоумения будущего мэра и изрядно разогретую и вспотевшую семью аборигенной элиты. Бронькину показалось, что даже затылок Чичикова продолжает злобно ухмыляться, а кошка с его плеча смотрит только на него и ни на кого более. Он тяжело опустился в кресло, вытер со лба пот,
Вряд ли кто-либо из приятно отдыхающей городской знати мог бы себе даже представить, что минутами позднее инкассаторская машина из банка братьев Хайгуллиных с господином Чичиковым Павлом Ивановичем в уютном велюровом салоне, но задолго до первых петухов, выскользнула за городскую черту Невпопадска-на-Нюхе. Забавно, что гаишники на выезде из города у автозаправки компании «SelifanoffBenzin», широко отмечавшие в это время вместе со всем прогрессивным человечеством города праздник навалившейся демократии, инкассаторский «форд» хотели даже поставить на жёсткий счётчик. А когда они потребовали через окно от служителей банка взнос в пользу демократии города, то над рулём вырос сам Деня Гроборой, и это им, конечно, тут же аукнулось немалым взносом. «Форд» оставил за собой облако пыли, стремительно ринулся будто бы в краевую столицу, но затем свернул с большака и направился в Тьфуславль, а может, и в сам Улупаевск…
С первыми петухами мимо заправки в сторону краевой столицы пронеслась и Зухра в неприметной, как моль «карине». Зоркие наблюдатели могли бы обнаружить, что вместо кресел в салоне автомашины стояли привинченные к полу вычурные деревянные табуретки ручной работы, а на задах салона на циновке, дисциплинированно пристёгнутый ремнями безопасности, храпел взятый для охраны «…резкого направления недоучившийся студент, набравшийся мудрости из современных брошюр и газет».Таких наблюдателей в дороге им не повстречалось, но нетерпеливые доклады о «карине» с двумя пассажирами на борту понеслись в райцентр с нетерпеливостью психически неспокойных людских душ, стремящихся неведомо куда и зачем.
В эти же часы осунувшийся и до неприличия взмыленный господин Кучугуров продолжал настойчиво склонять Эдика Хайгуллина-мл. к тому, чтоб совместно сняться с выборов в пользу чего попало и добиться при единственном кандидате Бронькине отмены выборов. Эдик вроде бы и не сильно упирался, но требовал. То есть всего на миллион он требовал больше, чем на него потратился брат, а Марселу требовал перевода с культуры на финансы, что на том же этаже администрации. Сумму затрат брата Эдик назвал такую, что финхозуправление мэрии и во сне не видывало, хотя Эдик к выборам относился с самого начала, как пёс к апельсинам. Крайизбирком брался за дело ещё дороже, но в кредит. Дружба с французами мэра всё-таки опустошила, и он сидел непривычно грустным и злым. Елизавета вместе со своими подружками, счетоводами и шоферами машин «скорой помощи» ломала голову над картой маршрутов досрочного голосования. Хитрогрызов никак не мог попасть в гостиницу, так как напрочь забыл свою фамилию и твердил, что он Шурик и по фамилии Пушкин. Затем он вспоминал ещё, как тренировал Каспарова игре в домино с Карповым, а те, и это известнейший факт, стали чемпионами мира и поругались между собой на почве любви к тренеру. Вахтёрша в гостинице была в курсе дела, что Хитрогрызов не Пушкин и что Иван любит чёрный индийский чай, домашнюю украинскую колбасу, выпить не дурак, но кроме карт не признаёт никаких настольных игр, а потому проявляла принципиальность и в двери гостиницы стояла скалой.
Словом, здесь каждый занимался своим делом, и даже Бронькин после изнурительных переговоров согласился-таки принять губернатора Степана Пробку вне записи, а потому ко сну ещё не отошёл.
«Но здесь происшествие совершенно закрывается туманам, и что далее произошло, решительно ничего не известно».Поутру всплывающее из осенней сиренево-свинцовой дымки солнце поначалу казалось не всходящим, а закатным. Потом его оранжевый, будто обагрёнными мечами и стрелами шар принялся настойчиво
13
На этом рукопись обрывается.
ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА АВТОРА
Позволю себе начать с любимой цитаты из «Губернских очерков» ME. Салтыкова-Щедрина: «А у нас, ваше превосходительство, — говорит Порфирий Петрович, — случилось на прошлой неделе обстоятельство. Получили мы из Рожновской палаты бумагу-с. Читали мы, читали эту бумагу — ничего не понимаем, а бумага, видим, нужная. Вот только и говорит Иван Кузьмич: „Позовёмте, господа, архивариуса, — может быть, он поймёт“. И точно-с, призываем архивариуса, прочитал он бумагу. „Понимаешь?“ — спрашиваем мы. „Понимать не понимаю, а отвечать могу“. Верите ли, ваше превосходительство, ведь и в самом деле написал бумагу в палец толщиной, только ещё непонятнее первой. Однако мы подписали и отправили».
Теперь объясняюсь. Слова Порфирия Петровича о написанной архивариусом бумаге вполне созвучны с ощущением той самоиронии, с чем я отношусь к своим выдумкам «в палец толщиной» о городе NN и «виновности» Николая Васильевича Гоголя в событиях, замешанных на аллюзиях или реминисценциях, мистике или абсурдизме. Надеюсь, вы согласитесь, что у автора нет устремления к передразниванию нашей классики или к насмешкам над её творцами Вышучиваются лишь образы, возможно, и нескладно, образы тех героев, что созданы гением и пером Н. В. Гоголя. Заметьте, что эти герои на протяжении почти что уже двух веков находят своих примерных продолжателей и без моего скромного участия.
Хочу надеяться, что события, происходящие в городе NN, в книге изложены всё же в комедийных, а не в пародийных тонах. Хотя, наверное, здесь и не обошлось без некоторого зубоскальства. Замысел в них, как и в обильном цитировании Н. Гоголя (предвижу суждения «порезал на цитаты»), не переиначивание Гоголя, а попытка следовать за ним по страницам истории человеческой пустоты, которая обыкновенно заполняется злом. Отсюда родом и устремление моё прислониться к технике повествования великого Гоголя. Николай Васильевич и сам замечал появление «насмешливых перелицовок наизнанку известнейших произведений и всякого рода пародий едких; злых», что содержат в себе «большую силу» («Выбранные места из переписки с друзьями»/«В чем существо русской поэзии и в чем её особенность»). Будучи далёким от претензий на такую «силу», я осознаю и то, что отдельные обороты речи или приёмы, адаптированные в книге к иным общественным условиям, будут идентифицированы со словами и выводами классика не сразу.
Зло, которое нередко шагает с нами рядом, как и весь абсурд его мнимого поиска, редко обнаруживают себя с первого взгляда и не всегда предстают перед нами в той сути, которую содержат в себе на самом деле. «Оттого и вся беда наша, что мы не глядим в настоящее, а глядим в будущее. Но как достигнуть до этого будущего, никто не знает. Позабыли все, что пути и дорога к этому светлому будущему сокрыты именно в этом тёмном и закутанном настоящем, которого никто не хочет узнавать: всяк считает его низким и недостойным своего внимания и даже сердится, если выставляют его на вид всем», — писал Н. В. Гоголь. («Выбранные места из переписки с друзьями»/«Что такое губернаторша»). Тема человеческих пороков в системе общественных отношений — это, пожалуй, главное, что беспокоило великого писателя. Пороки, разъедающие систему, всегда становятся уже не частным злом, а общим, а развращённая атмосфера их функционирования создаёт условия, морально разрешающие любое мошенничество. «За что же я-то один страдаю? Я ведь не хуже других! За что же меня-то сделали козлом отпущения?» — этот вопль Чичикова характерен для Чичиковых всех времён и народов, и потому он так громок.
Страна, город, все события и герои — вымышлены. Это фантазия.