Во всем виноваты «Битлз»
Шрифт:
Мы попытались, правда, совместить «приятное с полезным».
Я, например, после разных кардиограмм попробовал спросить у главного врача, женщины с революционной внешностью и «Беломором» в зубах, ставившей обобщённый диагноз:
— Какие будут ваши рекомендации?
Она подняла от бумаг усталые глаза за толстыми стёклами, перекинула «Беломорину» в другой уголок рта:
— Да на тебе пахать можно!
В общем, зубы и другие органы, внушающие подозрение, были вырваны, а мы все оказались «практически здоровы».
Уже
— Поляки — они как дети. Во время контактов избегайте упоминания фамилии Будённый. Для нас он — герой, а их в 1920 году тысяч двадцать положил. И еще, немцы в 42-м польских офицеров постреляли, а несознательные поляки до сих пор думают про нас. Вопросы есть?
Вопросов нет — «пше прашем».
Мне все эти комиссии и собеседования, которых впоследствии было ещё много, напомнили сдачу Ленинского зачёта на «почтовом ящике», где я работал до армии.
Не знаю уж, кому пришли в голову эти зачеты, но время было такое, когда годы пятилеток назывались «решающими, определяющими и завершающими», и человек, не сдавший Ленинский зачет, человеком уже не считался.
Я, будучи (как студент-вечерник) секретарём комсомольской организации, автоматически попадал в комиссию по приёму Ленинского зачёта: секретарь партийной организации, предместкома, начальник цеха и я.
Нас специально готовили. Пришли какие-то дядьки и раздали вопросы-ответы.
Например, предместкома выучил назубок вопрос: «А что сейчас по материалам прессы происходит в Иране?» Правильный ответ — «война».
А начальник цеха с третьего раза усвоил, что «вдохновитель и организатор Ленинского комсомола — В.И. Ленин».
И вот в рабочее время заседает комиссия. Заходит здоровенная орясина, ставит рашпиль у стены и замирает в позе «руки в брюки».
Он не первый, и члены комиссии, уже проверившие свои знания три или четыре раза, чувствуют себя вольготно.
— Ну, — обращается к потолку предместкома, — что спросить-то тебя, Савельев? А вот, к примеру, как у нас сейчас дела в Иране? — и смотрит на всех орлом.
Пауза. Несчастный слесарь 6-го разряда, который «заусенцы пальцем снимает», смотрит в пол виновато.
Предместкома победно ещё раз всех оглядывает, забыл, что все в курсе (в роль вошёл):
— Эх ты, дубина, — война! Ну, Александр Никифорыч, — разводит руками предместкома, — может, вы хоть что спросите?
Это неожиданное «вы» сбивает начальника цеха с панталыку: они вообще-то — «Сашка — Колька», но он собирается, некоторое время размышляет, потом глубокомысленно, с хитринкой:
— Ну вот хотя бы это: кто явился организатором и вдохновителем Ленинского комсомола?
Бедный Савельев треплет полу своего синего халата. Начальник остальным подмигивает:
—
Работяга тоже не дурак, понимает, что подсказывают, подобострастно отвечает:
— Дзержинский Ф.Э.
Вмешивается парторг, его в кабинете смежники с коньяком ждут, и говорит мягко:
— А как, Горелов, он у тебя работает?
Начцеха авторитетно:
— Ну… норму выполняет.
Парторг — Савельеву:
— Ладно, иди.
Так вот о Польше… Вообще эта страна останется в памяти навсегда, как первый поцелуй или первая свадьба. Пусть не самая заграничная заграница, но зато первая.
Поселили нас сначала в гостинице «Дом клопа» (на самом деле — «Дом хлопа», то есть Дом колхозника), но на торжественном «чае» в нашем посольстве пришлось пожаловаться на неуважение к заслуженному ансамблю, и на следующий день мы въехали в шикарную гостиницу «Форум» с барами и рестораном, где, по слухам, вечерами происходил (прости господи) стриптиз.
Наконец, бросив чемодан и побрившись с горячей водой, я вышел в город.
Варшава. На каждом углу висят прозрачные ящики для пожертвований на ремонт и благоустройство города, кстати, полные денег. Идет оживленная торговля всем чем ни попадя, бойкие поляки останавливаются прямо на проезжей части, чтобы обсудить последнее выступление Леха Валеисы.
Обилие машин — в основном иномарок, обилие людей — в основном иностранцев. Только на третий день до нас дошло, что мы сами — иностранцы, и, проезжая по улицам на нашем автобусе, свежеиспечённые паны Зайцев, Макаревич и Капитановский уже смело орали из окна проходящим девушкам:
— Эй, красавицы! Идите к нам, к иностранцам!
Кто-то из наших сказал, копируя расхожий газетный штамп: «Типично польский пейзаж».
Было тепло, настроение хорошее, хотелось со всеми общаться.
Я еще в Москве подготовил несколько ловких ответов, могущих сбить с толку самого каверзного поляка, но ни о Будённом, ни о моем разводе никто так и не спросил.
Итак, мы были участниками фестиваля «альтернативной музыки». Фестиваль назывался «Морковка-86», и устроители любезно пригласили группу из Союза. Только вот в компетентных органах никто точно не знал, что такое «альтернативная музыка», поэтому, чтобы не ударить в грязь лицом, решили все-таки послать «Машину времени».
Мы честно решили доказать всему миру, что можем составить альтернативу любой музыке, но позже эта уверенность была несколько поколеблена другими участниками фестиваля, находящими удовлетворение своих музыкальных амбиций в молчании перед микрофоном, в шуршании бумагой и в показывании голого зада.
Фестиваль проходил в огромном обветшавшем зале довоенной постройки, и первое, что обратило внимание при входе, — это буквально сбивающий с ног запах анаши, которую покуривали сидящие на полу и на трибунах зрители.