Во всю ивановскую (сборник рассказов)
Шрифт:
Ночью была гроза. Мы спали в пологах в клети, спали после огромного дня без задних ног, но гроза нас подняла. Молнии освещали клеть солнечным сквозным сиянием. Одна не успевала исчезнуть, вспыхивала другая. Даже темноты в глазах, какая бывает после вспышки, не было. Гром сотрясал воздух.
Такие грозы ночью называют почему-то воробьиными, говорят, что воробьи начинают кричать. Может, они и кричали, но где их было расслышать. Чтобы не стало вовсе жутко, мы заговорили. Толя рассказывал, что в прошлые
О! ивановские было больше народу и событий.
Молния и гром огнеметной силы полыхнули и тряхнули так что сбросили Толю с постели. Он что-то крикнул, но я не расслышал, но понял, что он боится за Гришу, чтоб тот не испугался, и что он пошел в избу его проверить.
Вернулся Толя в таком виде, что меня подбросило с лежанки. Оказалось, что Вадимка все же сманил Гришу ночевать на луга. Подучил сказать бабушке, что будет ночевать на клети. Мы оделись, обуваться не стали.
Вышли за ворота. Куда идти? Молнии ослабевали, уходили на запад, колокольня чернела при вспышках. Гром отстал от молний я не пугал. Дождя почти не было.
— Папа! — раздался крик, и мокрый, дрожащий Гриша радостно подбежал под отцовский шлепок.
Гриша рассказал, что шалаш их свалило ветром, а вначале примочило внутри шалаша, что они побежали домой и что молния один раз ударила прямо у его ног.
Вадимка, как опытный соблазнитель, скрылся от возмездия на сеновале какой-нибудь тетки, коих у него было во множестве. Гришу переодели, затолкали на печь, укрыли одеялами, напоили теплым молоком. Анна Антоновна обохалась вся, призывая на Вадимку кары небесные, но и оправдывая его — живет без родного отца.
Мы пошли досыпать.
Утром — как и не было грозы — сияло солнце. Звенели по-за огородами косы-литовки. И на нас укоризненно глядел заросший бурьяном угол огорода. Вытащили свои косы, направили. Пошли размяться. Косили с радостью. Наклоняясь за пучком травы, чтобы протереть лезвие, я услышал: «Парень, видно, крестьянство знает». Не было мне большей радости от этих слов. Сказал это кто-то из двух пришедших проведать гостей. Один, знакомясь, сказал: «Валерка буду», а другой назвался Николаем. Работа была оставлена.
Как раз у этого Николая два сына погибли, это о них я вчера узнал на кладбище. Выпив, Николай разревелся. Толя принес ему еще раньше обещанное лекарство. Вообще весь этот день к нам непрерывно текли гости, и почти всем им Толя давал какие-то привезенные заказы.
Пришел пастух Арсеня с сыном, который не давал ему пить, но сладить с Арсеней было мудрено.
Со всеми были обстоятельные разговоры о рыбалке, о лугах, про которые Николай сказал, что на них так красиво, что душа отпадывает. И что хотя и были дожди, но рыба есть, побродить можно.
К обеду затрещали по селу мотоциклы. Стояли у ворот, незнакомый парень привернул, ухарски тормознув, мгновенно занял три рубля и похвалился тем, что на прежнем мотоцикле сломал три ребра, но все равно завел новый.
Нужно было дать телеграммы, чтобы не беспокоились домашние, пошли на почту.
На почте ждал ряд новостей. Ночная гроза оборвала и связь, и радио, то есть дать телеграммы
Не успели мы загрустить, как все наладилось. На крыльце почты появился Гена-десантник. Тут же обещал достать клюковой (от слова «клюшка») бредень, велел немедленно собираться. И так нас затормошил, что мы, собираясь, многое забыли, например ложки, чтобы хлебать уху. С нами напросились Гриша и Вадимка, которого, куда денешься — родня, пришлось простить, тем более он изъявлял усердие не по годам. Еще взяли палатку.
Гена дергал нас поминутно, будто могла уйти вся рыба. Поймал на дороге мотоциклиста Володю, сына Арсени, перечеркнув все его планы, и велел везти вещи к Большому озеру. Мы отправились пешком.
Гена своей торопливостью лишил нас многой добычи. Пустых заходов он не терпел. Не успевали мы выцарапать тину, траву, ил из крыльев бредня, он немедленно требовал сменить место. Наконец мы все сошлись на том, что надо пробрести часть канала, соединявшего озеро и Пижму. Володя был поставлен в центр, сам Гена отчаянно кидался в глубину, я тащил прибрежное крыло бредня. Толя шел по берегу с ведром.
Рыбы попалось не так много, но самой разнообразной: щучки, ерши, караси, плотва, подлещики, язенки, даже небольшой линек, даже окуни. Но наловить полное ведро не дал Гена.
— Хватит на уху!
На уху, и на заправскую уху, хватило куда с добром. Пока она варилась, пока Толя, злясь на указания Гены, устанавливал очередность запуска в кипящую воду различных сортов рыбы, хватились ложек. Гена было погнал за ними Володю на мотоцикле, но Володя нашел выход получше — залез в озеро, нащупал там ногами и натаскал огромных ракушек-перловиц. Я таких и не видывал. Больше сложенных лодочкой ладоней. Володя располовинил и выскреб раковины. Гена объявил, что будет есть их содержимое, что не зря японцы такие умные — моллюсков едят, но все мы стали плеваться, когда он и взаправду потащил в рот мясное и кишечное тряпье раковин.
Уха — огромное ведро — была готова. Черпали самодельными ложками и нахваливали. Случились на озере еще мальчишки, приезжали купаться на велосипедах, хватило и нм, и еще осталось.
Время до ночи еще было, хотелось полежать у костра после ухи, но Гена не дал, стал тормошить, чтоб натянуть палатку, это ему было после практики в десантных войсках «элементарно». Наконец, забрав бредень и оседлавши Володин мотоцикл, Гена отбыл, и мы полезли купаться. После купания снова принялись за уху. Когда стали укладываться на ночь, оказалось, что не взяли по милости Гены ничего теплого, только Вадимка был в куртке старшей сестры. Нарвали таволги и подстелили под днище палатки, чтобы не простыть снизу. Мальчишек положили в середку, сами легли по краям. Было тесно, мы шевелились, вытягивали ноги, палатка расшнуровалась, и нам добавили жизни комарики.