Водки летчикам не давать!
Шрифт:
— У меня наверно "вьетнамский синдром", мне столько всего пришлось пережить, – ответил печальный Ромашкин и даже шмыгнул носом.
— Ой, бля, Лёня дофига же ты перенёс особенно на Ханкале в разведуправе, целыми днями дрых в палатке направленцев, да на рынке разгрузки и камуфляжи примерял, – возмутились в один голос капитаны.
— Не надо на него напраслину наводить, он еще на вылет с ВПШГ на озеро Голубое летал и в Каспийск, – заступился за майора Пиотровский.
— И под капельницей лежал в отряде на второй день после замены,
— Между прочим, у меня этот синдром с детства, – возмутился Ромашкин, – я в школе во втором классе уже воевал!
— А мы в космос летали и капитана Гранта спасали во втором классе, – парировали капитаны.
— Я серьёзно воевал, – тихо произнёс Лёня, – с американцами!!!
— Лёня делать пока нефиг, почеши нам уши, – подначил я майора.
— Ну ладно.
Из рассказа майора Ромашкина непризнанного ветерана третьей мировой.
Было это 10 ноября тысяча девятьсот восемьдесят второго года, поздней осенью. Родители тогда рано на работу уходили, а я взял да и проспал в школу, смотрю опаздываю и приду только ко второму уроку. Ну, что делать, чувствую влетит мне. Поэтому когда в школу шёл с пацанами из второй смены заигрался в войнушки и совсем припозднился.
Иду в школу, а на душе тревога такая и предчувствие чего-то нехорошего такого. И на улице как-то вдруг пустынно стало даже машин почти невидно. Захожу, значит, я в фойе, а в школе тихо так. Обычно кто-нибудь из прогульщиков шарахается или дежурные из старших классов, пионерские патрули или уборщицы. А тут тишина. И слышу, как где-то далеко-далеко печальная и страшная музыка играет. Мне вообще страшно стало. Думаю, наверно, что-то случилось. В класс свой заглядываю. А тааам! А там короче никого, а у нас контрольная должна быть по "матише". Вообще страх на меня напал капец.
Я в другой класс побежал. И там никого. Еще пару классов проверил. Пусто!
Не понятно, куда весь народ подевался. Я бегу к учительской может там хоть кто-нибудь есть. Слышу, кто-то есть, разговаривают. Я ухо "пригрел" возле двери толком не разобрать, но слышу, кто-то всхлипывает и голоса женские и мужские вроде:
— Ой, что же теперь будееет, наверно империалисты теперь радуются.
Я так понял это наша школьная "комсомольская вожачиха" рыдает. А её кто-то успокаивает по голосу как "физрук" (он всех училок женского пола помоложе любил успокаивать).
— Не получиться ничего у подлых империалистов бу… бу… бу…
А потом, что-то вроде про войну и:
— Ой Николай Захарович, не надо вдруг кто войдёт, – потом еще, что-то типа. – Коля, ой какой большой…
А у меня в голове слово война засело напрочь. А физрук наверно "комсомолке" пистолет показывает, слухи ходили, что все молодые училки болтают, что у физрука есть большая пушка.
— Что ты здесь делаешь, тут в стране такое случилось, а ты здесь под дверьми торчишь, а еще "октябрёнок"!
— Николай Захарович, а правда война началась? – лепечу я, а самого прямо трясёт от страха.
— Да еще какая! – орёт он, раскрасневшись и захлопывает дверь.
Вот тут меня совсем затрясло. Началось! Подлые капиталисты развязали всё-таки войну.
Все уже наверно на фронт записываются, а я еще тут. Хотя какой фронт, наверно все в бомбоубежище убежали, и противогазы получают, а я здесь ошиваюсь. Бегу по школе, всего колотит, музыка эта страшная играет и голос диктора "Сегодня бу бу бу"
Но я парень, то неробкого десятка, в себя быстро пришёл, достал из портфеля свой пистолет с пистонами, добежал до подвала, смотрю двери закрытые. Наверно уже ждут прилёта американских ракет. А так погибать не хочется в восемь лет аж жуть. Я постучался, не открывают. Залег тогда на лестнице забаррикадировался портфелем и жду ядерной войны. Вдруг слышу, идёт кто-то. Наверно американские шпионы уже по школе ползают. Надо стрелять гада, чем я хуже Павлика Морозова, стану "октябрёнком" героем.
Прицелился я из своего револьвера, зарядил пистон. Смотрю, идёт кто-то, я выскакиваю из-за укрытия и бббаахх из пистоля прямо в него. Пистон как грохнет. "Шпион" хлобысь в обморок. Смотрю, а это наша техничка баба Люба. Вот продажная бабка значит, и она на империалистов работает, а я давно её подозревал. Одного шпиона я вывел из строя. Слышу еще кто-то идёт, заряжаю новый пистон, а там преподаватель по НВП Василий Иваныч, ходит по углам высматривает, наверно бомбу хочет заложить.
Я выскакиваю ору:
— Руки вверх американец!
Он смотрит на меня, а потом как грохнется рядом с техничкой, он старенький уже был воевал еще с фашистами. Короче я уже двоих пособников "мирового капитала" привалил.
А потом меня физрук вытащил из-за баррикады, пистолет отобрал, подзатыльник дал и повёл с собой в спортзал. Думаю, скрутили меня всё-таки сволочи, на расстрел ведут. Вот так и погибают настоящие октябрята. Иду плачу, сквозь зубы песню "Орлёнок" мычу, тоска гложет. А тут меня физрук в спортзал втаскивает. А тааам!
А там вся школа сидит на стене портрет Леонида Ильича Брежнева с черной ленточкой и директор речь читает. Короче не война была, а генеральный секретарь помер. А я, не разобравшись в ситуации двух "шпионов" уложил. Хорошо, что техничка и учитель по НВП не рассмотрели меня, когда в обморок падали. Их потом скорая увезла, многим в тот день плохо было. А мои одноклассники вели себя совсем не по октябрятски радовались, что всех домой с уроков отпустили. А я шёл домой печальный пел песню про "Орлёнка" и была на моей душе первая боевая травма.