Водоворот

Денисова Ольга

Ковалев застал только начало скандала из-за исчезновения Павлика – воспитательница надеялась найти его в одном из кабинетов физиотерапии. Пришлось поторопить Аню – ей было любопытно, что такое молебен, хотелось взглянуть на молельную комнату и на батюшку. Впрочем, батюшку она все же увидела, рассматривала его широко открытыми глазами и спросила громко, с детской непосредственностью:

– Пап, а это поп – толоконный лоб?

Ковалев кашлянул, а отец Алексий, проходя мимо, улыбнулся Ане так же тепло и обаятельно.

– Ань, поп – это невежливое слово, вежливо надо говорить «батюшка».

– Почему батюшка?

– Так принято.

– А Балда говорил «батька». «Что ты, батька,

так рано поднялся – чего ты взыскался?» – продекламировала она.

– Кто тебе сказал, что Балда был вежливым парнем? – усмехнулся Ковалев.

Он вовсе не собирался показывать Ане молельную комнату, несмотря на ее любопытство, но когда они направились к выходу, их нагнала главврач.

– Я ни в коем случае не агитирую вас присутствовать на службе, но мне кажется, Анечке было бы любопытно посмотреть на нашу молельню, – сказала она, сладко улыбаясь. Да, определенно, между ней и батюшкой имелось внешнее сходство, но Татьяна Алексеевна не имела и десятой доли его обаяния.

– Да, пап. Я только посмотрю одним глазком, и все… – Аня глянула на него просительно.

Ковалев опасался, что исчезновение Павлика с минуты на минуту станет очевидным, и вовсе не хотел отвечать на вопросы о нем – не любил и не умел врать. Но отказать Ане было бы неправильно – запретный плод сладок.

И сначала ей понравилось. Она ахнула и остановилась на пороге – и улыбка батюшки, и вид молельной комнаты дополнял сказочные слова Зои Романовны за завтраком. Но прошло всего несколько секунд, и Ковалев заметил, что дыхание Ани подозрительно учащается, становится глубже, будто ей не хватает воздуха. Он не стал дожидаться страшного свиста у нее в груди, подхватил ее на руки и бросился вон из корпуса. И услышал за спиной:

– Как черт от ладана…

Инна стояла на том же месте, где он ее оставил, – наверное, высматривала «демона смерти». На воздухе Анино удушье тут же прошло, будто и не начиналось вовсе, Ковалев даже не успел достать ингалятор. Инна нисколько не удивилась ни начинавшемуся приступу, ни бесследному его исчезновению.

Они двинулись к кромке воды втроем, держа Аню за руки с двух сторон.

– Многим людям делается плохо в церкви, и детям тоже. Вы не находите это странным? – спросила Инна.

– Ничего странного в этом нет. Там душно и много людей, – пожал плечами Ковалев.

– В метро тоже душно и много людей.

– Вы передергиваете. Во-первых, в метро не так душно. Во-вторых, там тоже многим делается плохо.

Инна словно не услышала его ответа:

– Они считают, что это происки дьявола. Что это бесы корчатся в человеке, не желают выходить.

– Надеюсь, православие не практикует экзорцизм, – поморщился Ковалев.

– Отчего же, отчитка, обряд изгнания бесов, существует и в православии, только экзорцизмом не называется. Они на полном серьезе считают, что если окрестить Павлика, он перестанет задыхаться от запаха ладана.

– В самом деле? Там нет ни одного врача в здравом уме?

– Думаю, они не сильно ошибаются. Сначала ребенку внушили страх перед приступом на пороге молельни – и, конечно, приступ случается обязательно. Но показали и выход, избавление от страха, – надо только принять крещение. Плацебо тоже лекарство, а приступы астмы часто имеют психологические причины.

– Слушайте, но ведь это… мракобесие, натуральное средневековое мракобесие…

– Это вера, – пожала плечами Инна. – Если один идиот лечит ребенка молитвами вместо антибиотиков – он сумасшедший, если так делают все вокруг – это психическая норма, какой бы глупостью вам это ни казалось. Скажу больше, скоро ваша убежденность перестанет быть нормой и будет объявлена психической патологией.

Не в результате поповского заговора, а по определению психической патологии.

Ковалев издали заметил следы на песке. Отпечатки резиновых сапог мальчика – других следов рядом не было. Что же это, два здоровых парня оставили маленького на берегу реки в одиночестве? А если собака в самом деле бегает где-то рядом?

– Вы видите? – спросил он у Инны.

– Что? – не поняла она.

– Следы. Он один. Ребенок шел здесь один.

Она испугалась, вскинула руку ко рту.

– Ой, мама… А я и не поняла сначала. Не сообразила. И если вы в самом деле видели эту собаку…

– Побудьте с Аней, я попробую его догнать, – сказал Ковалев.

– Да, конечно, конечно! – закивала она. – Ань, побудешь немного со мной, пока папа побежит вперед?

По следу на берегу он шел минут пятнадцать и довольно скорым шагом – Аня и Инна давно скрылись из виду. С реки тянуло сыростью, над водой поднимался еле заметный парок и сползал вниз по течению – когда Ковалев смотрел на воду, ему казалось, что он стоит на месте. Река катилась рядом, блестела на солнце ледяная вода, и в голову все время лезли мысли, что плыть по течению получится быстрей, чем идти пешком.

В этих местах Ковалев еще не бывал. Берег поднялся выше, кое-где превратившись в песчаный обрыв, и лес подступил к этому обрыву вплотную. Настоящий лес – он был не похож на тот, что окружал санаторий.

А зайдя за поворот, Ковалев увидел Павлика – далеко, метрах в трехстах впереди: его вел за руку человек в мокром ватнике. Они должны были вот-вот скрыться за следующим поворотом, и Ковалев закричал во все горло:

– Эй! Стой! Стой!

Человек в мокром ватнике приостановился, оглянулся на крик, но, увидев Ковалева, направился дальше. Он не ускорил шаг, не побежал, просто пошел, и мальчик шагал рядом с ним не сопротивляясь – даже с такого расстояния было видно, как доверчиво он заглядывает этому человеку в лицо…

– Остановись, слышишь? – крикнул Ковалев и побежал, но как ни торопился, все равно вскоре потерял их из виду.

А цепочка следов уверенно тянулась все дальше и дальше: следов резиновых сапог мальчика – следов мужчины рядом не было. Впрочем, Ковалев тут же сообразил, что человек в ватнике шел по воде. Почему? Не хотел оставлять улик?

Ковалев добежал до поворота, за которым скрылся Павлик, но сколько ни всматривался вперед, никого не увидел.

А потом следы маленьких резиновых сапог повернули в воду и исчезли… Взгляд сам собой скользнул по поверхности воды, рука потянулась к верхней пуговице – то ли вдохнуть поглубже захотелось, то ли в самом деле Ковалев только и ждал повода раздеться и прыгнуть в реку… Мысли заметались в голове одна другой злее: на себя, на Селиванова со товарищи, на чертов молебен… Обычно Ковалев паниковал только тогда, когда опаздывал, наивно полагая, что в других случаях способен хранить хладнокровие. Он и теперь думал, что мыслит вполне ясно, просто не может решить, что предпринять. В двенадцать лет, имея первый юношеский разряд по плаванию, он не продержался в холодной воде и десяти минут, у семилетнего мальчика времени было намного меньше. Ковалев не сразу вспомнил, что Павлик не умеет плавать, и вряд ли единственный урок в бассейне ему помог. А еще есть холодовый шок… Зато в памяти сразу всплыли слова Инны о жертвах, которые берет река… И этот человек – не собирался ли он принести ребенка реке в жертву? Здесь все поголовно ненормальные: одни готовы тащить мальчика в церковь, не считаясь с приступами удушья, другие верят в водяных и «настоящее динго», так почему же одному из ненормальных не практиковать человеческие жертвоприношения?