Военно-эротический роман и другие истории
Шрифт:
– Никак нет, не с друзьями.
– С бабами? Чего молчишь, с бабами, что ли?
– Я не буду отвечать на этот вопрос.
– Вот ты какой! Ну ладно. Своей властью объявляю трое суток ареста, а дальше пусть твое начальство разбирается. Адмирал Ядин, например.
– Ядин не станет разбираться. Он с удовольствием отправит меня в часть.
С чего это? Обычно начальники отбивают своих…
– Я неудобным оказался…
Комендант тоже понравился Мартыну Зайцеву. Прямой, грубоватый, наверное, честный служака. И Мартын неожиданно для самого себя взял да и рассказал подполковнику Топило всю историю с неудачно изготовленной
Подполковник слушал внимательно, не перебивая. Потом подытожил:
– Ладно, борец за правду! Пушка – не пушка, а напиваться военнослужащему до свинского состояния не положено. Так что трое суток от меня остаются. Жаль, что власти не хватает, больше бы впилил. Все, идите. И чтобы в камере порядок был!
– Есть.
В двенадцать часов к воротам гауптвахты подошли две женщины. Они попросили вызвать к ним старшину гауптвахты. Долговязый мичман с маленькими хитрыми глазами не круглом, почти безбровом, лице появился через десять минут.
– Слушаю вас, гражданочки.
– Мы хотим с вами поговорить, – заявила та, что была поменьше ростом.
– Говорите!
– Лучше бы в помещении.
– Вам лучше?
Маленькая кокетливо сверкнула глазом:
– А может быть, и вам!
– Ладно, пройдемте в канцелярию. Часовому бросил коротко:
– Со мной!
В канцелярии усадил гостей на табуретки.
– Слушаю вас, гражданочки.
– У вас на гауптвахте находится офицер капитан-лейтенант Зайцев.
– А вы откуда знаете, кто у нас находится?
Тут высокая вступила в разговор. Сложив бантиком невероятно красные губы, пропела:
– Мичман, о чем вы говорите! Карасев – такой маленький город!
Мичман пожевал бескровными губами и сказал:
– Допустим, находится. Ну и что?
Маленькая затараторила:
Понимаете, он после госпиталя еще не совсем оправился, ему необходимо дополнительное питание для восстановления сил. На столе появилась увесистая хозяйственная сумка. – Вот…
– Уж не вы ли лишили офицера последних сил? – спросил старшина гауптвахты, который тоже жил в маленьком городе Карасеве.
– Фу, мичман, – возмутилась высокая, – как вы можете? – Она передернула плечами, чем привела мичмана если не в волнение, то в некое замешательство, в результате чего прозвучали долгожданные слова:
– Ну ладно, посмотрим, чего вы тут… – и старшина гауптвахты раскрыл сумку. – Яблоки, так, шоколад… А что это в банке, теплое еще?
– Это мясо тушенное.
– Зачем? Он же тут на довольствии! Горячая пища ежедневно.
– Знаем мы ваше довольствие! Здоровый ноги протянет!
– А это что: водка?
– Какая водка?
– Вот эта, «Столичная»!
– А это не наша водка, – нахально сказала высокая. А чья же, интересно? – спросил мичман.
– Ваша. – Моя?
– Ваша, ваша.
– А где же она была? – удивился мичман.
– А на столе стояла!
– Одна стояла? – поинтересовался догадливый начальник и посмотрел на высокую даму как-то искоса, с хитрецой, словно бы присоединяясь к заговору. Интуиция не обманула старого служаку.
– Почему одна? – собеседница опять искушающее передернула плечами. – Две. – На столе в мгновение ока появилась вторая «Столичная. – Две, – подтвердила она и добавила для ясности:
– Третьей не было.
– Добро, – сказал мичман, – передам харчишки. Сами выйдете?
Женщины покинули территорию карательного заведения самостоятельно.
* * *
До чего же она непредсказуема, эта мужская натура! Казалось бы, получив нежданную посылку от любовниц, человек должен проникнуться к ним теплым чувством и с нежностью вспоминать недавние любовные утехи. У человека же в рыжей голове щелкнуло какое-то непредсказуемое реле, и мысли его устремились к латышской девушке, самой лучшей, самой нежной и самой желанной изо всех девушек и женщин, населявших планету. Казалось, окажись она рядом – и все неприятности займут скромное второе место, уступив одной только любви. Со стыдом и досадой вспоминал свой залихватский демарш с фотографией, на которой написал «Я умер». «Шут гороховый, – казнил себя Мартын. – Умер он, дубина стоеросовая!» Гостинцы, между тем подъел, силы восстановил более или менее.
С гауптвахты его выдворили утречком, после завтрака – с тем, чтобы он успел получить документы и сегодня же убыть из городка.
Рита и Надя поджидали недалеко от ворот. Они рассчитывали на повторение бурной ночи.
– Нет, – сказал Мартын. – Приказано убыть поездом сегодня вечером.
За передачу поблагодарил, поцеловал каждую, но как-то спокойно, по-товарищески.
Когда Мартын явился на плавказарму, приказ о его отчислении из госкомиссии, а также командировочное предписание и проездные документы были уже готовы, вручил ему их писарь строевой канцелярии. Мартын убыл, не попрощавшись.
На корабле Мартын сразу угодил дежурить, потом принялся налаживать занятия по специальности – за время его отсутствия старшины подзапустили это дело. Командир поглядывал на него хмуро, обронил, что Мартына ждет то наказание, которого он заслужил. Разжалование? Понижение в должности? Увольнение в запас за морально-бытовое? Это все не угнетало. Угнетало то, что по утрам на подъеме флага рядом с командиром маячила фигура замполита Бравого, и целый день они с Бравым сосуществовали на узком пространстве эскадренного миноносца. Замполит вел себя с Мартыном корректно, никаких неслужебных разговоров не заводил. Настроение, однако, было дрянным, просто никогда в жизни не было у Мартына такого дрянного настроения. Заваливаясь вечером в койку, он вызывал мысли о Дзинтре – только они чуть-чуть утешали. Иногда в голову нагло лезли образы Карасевских женщин, но он отгонял их, и они послушно удалялись, уступая место прекрасной латышке.