"Военные приключения-2". Компиляция. Книги 1-18

Адамов Аркадий Григорьевич

— Почему вы такая нервная? — удивилась Ольга Николаевна. — До вас дотронуться нельзя.

— Как же мне не быть нервной, — громко пробасила больная, — если мой муж изменяет мне на каждом шагу. За каждой юбкой, стервец, за каждой юбкой… Как он в коридор, я за ним. И с кем-нибудь уже стоит. Ну я терпела, терпела, потом собрала ему чемодан, говорю: «Катись». А он говорит: «Площадь общая». «Ах, — говорю, — общая?» И стала его выживать.

— Как же это вы его выживали? — улыбнулась Ольга Николаевна, давно привыкшая к самым неожиданным исповедям своих пациентов.

— А бить стала. Я ж здоровая. А он вон какой

щуплый. Набью морду, стыдно и на работу идти. И кричать стыдно, что жена бьет. Вот так и выжила.

— Где ж он теперь?

— Да тут! Я ж вторую неделю больная лежу. Надо и магазин сбегать, на рынок, сварить, постирать. Вот пока и держу.

— Где ж он сейчас?

— Не говорите, доктор. Как на грех, мать у него в Ташкенте померла. Так я его на два дня туда отпустила. Ежели к сроку не вертается, ну, не знаю, что сделаю.

Продолжая осмотр, Ольга Николаевна спросила:

— Когда же у него срок-то кончается?

— Вот сегодня и кончается. Опять небось юбку нашел. — Она тяжело заворочалась под одеялом. — Ох, придется бить. А прогоню уже опосля, когда выздоровлю.

— Нельзя так, Мария Федоровна. Надо добром договориться.

— Ах, доктор. — Жирная рука больной вяло приподнялась над одеялом. — С этим козлом никак нельзя. Я уж и била, и говорила, и реагировала. А вот, сами видите, опять где-то козлует.

Но тут в передней раздались четыре нерешительных, коротких звонка. Ольга Николаевна к этому времени уже закончила осмотр и теперь выписывала рецепты.

Больная, услышав звонки, встрепенулась.

— Идет, — с угрозой прогудела она. — Идет, окаянный. Ключ-то я ему пока не даю.

Кто-то из соседей открыл дверь, и через минуту в комнату робко вошел щуплый невысокий человечек в мятом костюме, с чемоданом в руке. Вид у него был растерянный и встревоженный.

— Явился, значит? — сразу наливаясь злостью, прогудела из-под одеяла больная. — Не запылился?

— Приехал, Машенька, приехал, как велела, — ответил человечек, осторожно ставя чемодан на стул.

Тут он заметил врача и галантно поклонился:

— Мое почтенье. Глумов Василий Евдокимович, супруг, так сказать, — и, потирая озябшие руки, с наигранной бодростью спросил: — Ну-с, как наша больная?

— Не радуйся, не радуйся, выздоровлю, — пробасила в ответ та. — Тогда ты у меня порадуешься.

— Ну что ты, Машенька, — сконфузился Глумов. — Что ты, ей-богу, говоришь.

— Знаю, чего говорю.

Ольга Николаевна поспешила дописать рецепты, дала последние наставления больной и простилась. «Какая смешная и противная пара», — брезгливо подумала она.

Глумов все так же галантно, с поклонами проводил ее до дверей, в передней подал, пальто и на прощание сказал:

— Будет время, заглядывайте к нам в парикмахерскую, на углу Гоголя и Первомайской. Посажу к лучшему мастеру. Будете несказанно довольны. Золотые руки. Цены нет.

В комнату он возвратился снова робкий и притихший.

— Что, еще за одну юбку уцепился? — подозрительно пробасила из постели супруга. — Вот погоди, встану…

— Ну что ты, Машенька, что ты, — суетливо и озабоченно ответил Глумов. — Тут такое дело, Машенька; произошло, уму непостижимо.

— Какое еще дело?

— Совершенно невозможное! Чужой чемодан из поезда унес. Абсолютно чужой!

— Ладно врать-то. Твой это чемодан. Ослеп, что ли?

—

В том-то и дело, Машенька! Похоже, но не мой. Это я только по дороге понял. По тяжести, так сказать. А со мной в купе один паренек ехал и одна… Впрочем, не в этом дело.

— Опять?… — грозно прорычала из постели супруга, тяжело приподнявшись на локте. — Не мог пропустить, ирод?

— Ах, Машенька, — плачущим голосом сказал Глумов. — Ты в главное вникни. Чужой чемодан, понимаешь? И в нем… Я по дороге заглянул. Странный такой, порошок. Серый. Понять не могу, что это может быть. Ты вот погляди. — Он торопливо открыл чемодан и вынул туго набитый, завязанный шнурком целлофановый мешочек, а за ним другой, третий и выложил их на стол. Потом взял один и поднес супруге. — Вот видишь? — И удивленно, повторил: — Уму непостижимо, что это может быть.

Та с любопытством осмотрела мешочек, помяла, понюхала его и, положив возле себя на одеяло, спросила:

— А еще чего там?

— Тряпки какие-то, совершенные тряпки, — махнул рукой Глумов и нерешительно добавил: — Может, в милицию отнести?

— Я те дам в милицию! — грозно ответила Мария Федоровна, откидываясь на подушки. — А ежели это ценность какая? Они там сразу ее к рукам приберут.

— Ну какая же это, Машенька, ценность? — разводя руками, усмехнулся Глумов. — Небось удобрение какое-нибудь или там лекарство. Что же мы с ним делать будем? — И опасливо добавил: — А его, наверное, уже ищут. Парень тот, конечно, заявил. Это, Машенька, уголовно наказумое дело. Присвоение, так сказать.

— Ладно тебе пугать-то. Ищут его…

— Но что же делать?

— Перво-наперво узнать надо, что за вещь. Может, и в самом деле лекарство. Я вон, в аптеке уборщицей работала, наслышалась. Лекарство лекарству рознь. Другим цены нет, лекарствам-то.

Глумов, однако, был в явном замешательстве. Душонка его раздиралась противоречиями. С одном стороны, нехорошо, конечно, присваивать чужое, непорядочно. С другой — это чужое могло и в самом деле стоить немало. И тогда Машка уж наверняка пропишет его обратно. И можно будет не раз потихоньку кутнуть с Зиночкой, новой их мастерицей. Но, с третьей стороны, можно и ответить, ведь парень-то, конечно, заявил. Последнее было так страшно, что и подумать невозможно. Что такое, например, ОБХСС Глумов знал по собственному опыту, когда у него в парикмахерской однажды обнаружилась недостача дорогого одеколона, хны и салфеток. Господи, что он тогда пережил! Чудо его спасло, просто чудо. В то же время надо быть круглым идиотом, чтобы своими руками отдать, может быть, целое богатство. Но тогда что же делать?

— Значит, так, — решительно объявила Мария Федоровна, снова приподнявшись на локте.

Плоское, обрюзгшее лицо ее с бородавками под ухом и возле носа было суровым.

— Значит, так, — повторила она. — Первым делом надо разузнать, что за порошок такой. Понял? Отсыпь в коробочку. Ну! — И указала пальцем на мешочек, лежащий возле нее.

Глумов с готовностью подскочил к кровати, взял мешочек и, отойдя к столу, с трудом, ломая ногти, развязал его. В нос ударил какой-то странный, неприятный запах. Глумов поморщился. Потом достал из буфета спичечный коробок, высыпал спички в ящик и осторожно наполнил коробок странным порошком. При этом в носу у него засвербило, глаза наполнились слезами, и он громко чихнул.