Военные приключения
Шрифт:
— При чем тут измена, когда у них бронеспинка? — возразил начальнику Локотков. — Наш в него бьет, попадает, а впечатления никакого.
— Вы так предполагаете? — спросил начальник, внезапно остановившись против старшего лейтенанта. — Или это геббельсовская брехня у вас на языке?
«Вот и все! — со скукой и томлением подумал Локотков. — Сейчас он меня навсегда приберет».
Но к счастью Локоткова, и на этот раз зазвонил самый главный телефон, по которому бровастый начальник докладывал почти всегда стоя, и Ивану Егоровичу махнули
С трудом ступая опухшими в болотах ногами по непривычному паркету, Локотков, разумеется, не замедлил с уходом, думая о том, как бы сделать, чтобы более на глаза никому не попадаться, а то вдруг и посадит для ради страха божия, а потом и доказывай свою невиновность согласно господствующей юридической доктрине.
Однако же другое начальство, замещающее и заменяющее главное, беседу продолжило деловито:
— Пораженческие настроения примечали?
— В каком смысле?
— В интересующем нас. В смысле желания, чтобы нас фашисты разгромили! Вопрос ясен?
Этот уже разговаривал с Локотковым, как с заключенным под стражу.
— Нет, пораженческих настроений я ни разу, нигде не наблюдал.
— Значит, все хорошо и распрекрасно?
— Распрекрасного я тоже не замечал. Война она война и есть.
— Почему же, если у них все так хорошо и распрекрасно, — нисколько не слушая своего собеседника, спросил главнозаменяющий, — почему же они тогда не прорвались от этого… от Пурска на Наволок?
— От Прудска? Да потому, что там сплошные болотца и это был бы не прорыв, а сплошное самоубийство.
— Вопрос такой, — сказал главнозаменяющий…
Локотков сжал зубы. Он еще не ел и не пил в это злое утро, он не умылся толком и не побрился, он к врачу не зашел ноги показать, а эти дуют в одну дуду: дай, что им надобно. Ох, наступит день, наступит еще день, когда отправится этот главнозаменяющий разгружать, допустим, вагоны, мужчина здоровья отменного, там ему и место и кормление, а не здесь, где страшные вещи он творит одним только своим мировидением, одним только своим постоянным неверием и недоверием…
Впрочем, не только вопросы Локотков выслушал и на них посильно ответил. Он еще и напутственное слово должен был освоить насчет «всячески пресекать», «активно воздействовать», «не допускать», «разбираться в коварных методах», «одна ошибка обходится»…
От усталости и тянущей боли в ногах у Локоткова даже голова кружилась, но он ни на что не пожаловался, слушая главнозаменяющего, а лишь со скукой думал: «Эк вы, ребята, здоровы болты болтать! Эк языки у вас подвешены! Скорее бы мне обратно в болота, там лишнего не болтают, там хоть и тяжело, да надо, а здесь и тяжело и не надо!»
И на этот раз Локотков в звании повышен не был и к ордену его представить забыли. Не с руки было. Забегая вперед, впрочем, отметим, что, повстречав в конце войны одного полковника, которого Локотков выводил из окружения младшим лейтенантом, выслушал он удивленное соболезнование, что-де как же это так все Локотков
— Локотков-то в капитанах, да наша артиллерия по Берлину бьет. Я на это вполне согласен.
— Напишу про тебя! — обещал полковник. — Главнокомандующему лично напишу. Вот возьму и напишу. Как ты нас в октябре вывел. Подробно опишу…
— А мне и в капитанах не дует, — со своей обычной усмешкой ответил Локотков. — Так что уж вы не трудитесь, товарищ полковник.
Нельзя, кстати, не сказать, что некоторые локотковские смертельные враги в пору деятельности Ивана Егоровича в партизанской бригаде полагали в нем «секретного генерала», который лишь из соображений конспирации скрывается в старших лейтенантах. Впрочем, прослышав об этих фашистских россказнях, а также о высокой цене, которая назначена псковским военным комендантом за его голову, Локотков произнес:
— А может, я и впрямь генерал. Кто его разберет? Только все-таки навряд ли. Но это хорошо, что фрицы так рассуждают. Потому если у нас такие лейтенанты, то какие же у нас генералы!
Вообще же со своим прямым партизанским начальством Локотков отлично ладил, что же касается до начальства специального, то здесь все получалось у Ивана Егоровича худо, чем и объяснимо то, что, по старинному и точному выражению, он и к старости себе теплого места не угрел. Тут надобно еще повторить, что свое мнение он не считал нужным от начальства уберегать, а так как все локотковские мысли держались на знании, а не на желании «видеть все в красивом свете», то есть в свете, желаемом начальству, то начальство и раздражалось на Локоткова, а иногда и до ярости доходило…
Но об этом еще рано.
Глава вторая
В вечер первого крутого разговора поначалу все шло хорошо, вежливо, мирно и, как положено в таких случаях, изрядно скучно. Прибывший с Большой земли к партизанам майор Петушков, естественным манером, поучал лесных людей уму-разуму, а лесные люди в лице Ивана Егоровича и его ребят — общей численностью весь аппарат Локоткова состоял из шести человек — слушали. Слушали-слушали, и только лишь, когда ясноглазый майор, совершенно уверенный в ответе старшего лейтенанта, задал вопрос, согласен ли Локотков с его взглядом на вещи, вышла, что называется, некрасивая история.
— Вы не стесняйтесь, товарищ Локотков, — подбодрил скромнягу Ивана Егоровича майор. — Давайте обтолкуем это дело. Вопрос подвешен, теперь дело наше в наших руках.
Локотковские чекисты вежливо подремывали: уж больно долго Петушков объяснял им сущность мракобесов-фашистов. А ребята сегодня уже воевали, и по несознательности их клонило ко сну.
— Может, отпустим мою контору, — сказал Локотков, жалея ребят.
От слова «контора» Петушкова слегка покоробило, но кивком головы он дал согласие, и землянка мигом очистилась. Теперь они остались вдвоем — прилетевший и воюющий.