Военврач
Шрифт:
В августе 2000 года. Где-то в центре Москвы
Когда находишься в Чечне, постепенно привыкаешь к ежедневному ощущению страха, которое не покидает тебя. Идёшь ли ты по зелёному полю, переходишь ли железнодорожное полотно, летишь ли на вертолёте, ложишься ли спать. Где-то подсознание ощущает, что, возможно, это может быть последний шаг, мгновенье, вдох.
Иногда оно активизируется, иногда маскируется
В августе две тысячи первого оказался перед очередной дилеммой отправки в Моздок. Самолет из Чкаловского меня не взял, сославшись на более нужных пассажиров, и меня, уже практически готового к отправке, высадили из салона до следующего рейса. На полу зала ожидания аэродрома ютились семьи офицеров, в предвкушении рейса в Таджикистан. Некоторые из них жили здесь уже шестые сутки.
Бегали босоногие детишки, жёны офицеров кипятили воду, заваривали в банках лапшу. Странно и жутко было смотреть на такое безразличие наших командиров к своему личному составу.
Попытался поинтересоваться прогнозом ближайших полётов на Моздок, но диспетчер ничем не обнадёжил: "Утром звоните... после планёрки... сегодня рейсов не будет!"
Делать было нечего, поехал в город на Пушкинскую, к другу Эдику, у которого уже ночую четвёртые сутки. Денег нет, и если бы не его забота, то перебивался бы хлебом и водой. Освободившись от жаркого камуфляжа и вещмешка, взяв напрокат у Эдика летние брюки и туфли, ушёл коротать время в Библиотеку им. Ленина. Что ещё можно в Москве днём делать? Посидеть на Патриарших да почитать в библиотеке. А вечером, когда друг вернётся с работы, попить с его коллегами-риэлторами пива на Пушкинской площади, да послушать музыкантов-самородков - завсегдатаев площади.
Сегодня дважды останавливали для видеоинтервью на Садовом кольце. Интересно, увидят ли мои родные?
Так, промотавшись оставшуюся часть дня по городу, решил, что пора возвращаться к "сегодняшнему дому". Обещал, что на ужин приготовлю пиццу из морепродуктов.
Хорошо, что проезд по Москве бесплатный. Показал удостоверение личности и езжай, куда хочешь.
На подъёме эскалатора на Пушкинской площади услышал какой-то хлопок, вслед за которым в воздухе появился запах дыма. Чем выше, тем больше клубов дыма. Пассажиры судорожно сбегают вниз, закрывая лица платками и футболками. Что это? Короткое замыкание, пожар? В подземном переходе, где ещё утром рассматривал в витринах выставленные на продажу дорогие швейцарские часы, народ проносится как угорелый. Не видно ни продавцов, ни постоянных охранников, ни лоточников.
"Сильный пожар, раз всё брошено. И мне задерживаться здесь не стоит. Ещё запачкаю брюки друга в саже и гари, потом не оправдаюсь..." - мысли проносятся в голове.
На поверхности почти всё как обычно. Шумит Тверская. Машины мчатся в обе стороны. И если бы не скопление
Заметил, что большинство собравшихся нацелили объективы своих фото-, видеокамер на место подземного выхода. Странно, что кроме как запротоколировать действо выползания раненных и обожжённых из жуткой горловины подземки, на большее никто не способен.
Да простит мне мой друг испачканную одежду, но оставаться простым соглядатаем я не мог.
Из нескольких сотен толпившихся только три человека включилось в спасательную операцию: я, сумасшедший певец Федька - завсегдатай Пушкинской площади и интеллигентный парнишка лет двадцати пяти. Мы доставали тех, кто не мог выползти.
Я давал команды по сортировке. "Где же кареты скорой помощи? Почему не остановят движение по Тверской? Откуда столько телевизионщиков?" - параллельные мысли, возникающие подспудно.
– Парень, сейчас мы тебя перенесём...- кричу выползающему из тоннеля с обожжённым лицом и грудью.
– Спасибо, братки...
– прошептал он.
Подхватили юношу, у которого лицо наполовину обожжено, наполовину покрыто резаными ранами. Застрявшие в коже хрусталики витринного стекла блестят на солнце. Главное - к ним не прикасаться. Перекисью промоют, часть из них и выйдет.
– Ребята, задержитесь на секунду, для кадра!
– нас атакует телевизионщик с огромным видеообъективом.
– Да пошёл ты...
– но мат, как и на назойливую муху, действует кратковременно.
Казалось, прошла вечность, прежде чем остановили движение и к месту трагедии приехали кареты скорой помощи. Зевак стало значительно больше. Теперь милиции пришлось сдерживать их, чтобы не мешать проведению неотложных мероприятий и погрузке пострадавших.
Краем глаза заметил, что московские бригады скорой помощи оснащены побогаче, чем их "чеченские" коллеги. Современные новенькие носилки, пневматические шины. Об этом мы могли бы лишь мечтать у себя в Ханкале.
Вытащил мужчину сорока лет. Судя по деформации нижней конечности, открытый перелом голени. Мужчина в шоке. Приношу его к первой попавшейся машине. Женщина крупной комплекции в синем медицинском комбинезоне командует: "Кладите его на эти носилки!"
– Ок! Давайте, я вам помогу!
– Ты кто?
– Я военный врач... из Чечни...
– Ты...?!
– лицо её не смогло скрыть недоверчивого взгляда, которым она оценивала меня.
– Я в вену могу войти, жгут, шину наложить и многое другое.
– Ладно, на, держи, набирай шприц!
– снисходительно сказал доктор, протягивая мне двадцатимиллилитровый шприц.
Тем временем девушка решила наложить пострадавшему пневматическую шину и прикрепила его ремнями к носилкам. "Забыла про обезболивание?
– пронеслось в голове, - не моё это дело".
Подъехали другие телекомпании. Теперь у пострадавших пытались взять ещё и интервью, задерживая их погрузку в машины. Откуда столько бездуховности и бесчеловечности? Что сделало этих людей такими бесчувственными, как и тех зевак, кто наблюдает сверху... Бизнес, коммерция, мода?