Воевода
Шрифт:
— Лиха беда — начало! — прошептал купец, пытаясь перекреститься дрожащей рукой.
Действительно, раз наевшись человеческого мяса, новоявленные людоеды уже не могли остановиться. Забыв обо всякой дисциплине, жолнеры бродили, как стаи голодных волков, по Кремлю, забредая во дворы московских бояр и алчно поглядывая на русских людей, особенно на младенцев и детей. Нападению подвергся многолюдный двор первого боярина Мстиславского.
Сюда ворвались жолнер Воронец и казак Щербина. Они начали обшаривать амбары в поисках съестного. Когда взбешённый высокородный князь повелел им убираться, один из солдат ударил его кирпичом по голове так, что, обливаясь кровью, почтенный старец упал с крыльца. Подбежавшая
Перепуганный происходящим Струсь приказал на следующее утро собрать на площади всех стариков, женщин и детей и велел этой толпе идти в расположение стана Пожарского. Казаки Трубецкого потребовали расправы над «жёнами изменников», но князь сурово повелел им замолчать. Всех освободившихся разобрали по своим шалашам дворяне, многих из них связывали родственные узы.
Тем временем людоедство приняло угрожающие размеры.
Как-то Балыка, бродивший в сопровождении челяди, ища, чем поживиться, встретил знакомого ротмистра Леницкого, который бежал, оглядываясь в испуге.
— Что случилось, пан Леницкий? — окликнул его купец. — Куда вы так спешите?
— Бегу от своих солдат. Два моих взвода столкнулись из-за трупа. В одном из них съели убитого солдата. Так его брат, который служит в другом взводе, подал мне жалобу, что по праву родственника труп принадлежит ему и он должен был его съесть. А те, что съели, настаивают на своём праве: покойный являлся их сослуживцем. Я попытался их образумить, как вдруг увидел их кровожадные взгляды и понял, что, если не убегу, они меня съедят.
Люди сходили с ума. Они бросались на землю, начинали грызть камни, потом собственные руки и ноги. Сам Балыка сумел устоять от искушений людоедства. Под Благовещенским собором этот богобоязненный человек набрёл на большую коллекцию книг из пергамента. Вспомнив, что пергамент — это выделанная телячья кожа, Богдан приказал сварить их и, обильно сдобрив свечным салом, не без аппетита, в компании друзей — киевских купцов и их слуг сожрал знаменитую библиотеку Ивана Грозного.
Николай Струсь и Осип Будило, забыв о шляхетской гордости, решили просить Пожарского о пощаде. Тот послал в Кремль для переговоров Василия Бутурлина. Однако Трубецкой, узнав об этом и не желая уступать Пожарскому лавров победы, приказал казакам предпринять, несмотря на переговоры, новый штурм Китай-города. Оборонявшиеся хотя и отбили атаку, однако были настолько слабы, что предпочли уйти за стены Кремля.
Поляки согласились на капитуляцию 22 октября [103] 1612 года. Отныне вся Православная Церковь считает этот день одним из самых светлых своих праздников. Он называется — Икона Казанской Божией Матери и установлен в память спасения Москвы. Под обгорелой крепостной стеной в тупике встретились Трубецкой и Пожарский с польскими военачальниками, чтобы договориться о порядке сдачи. Решено было, что в первый день крепость покинут русские бояре со своей челядью, а на второй — польский гарнизон. Зная великодушие Пожарского, поляки все хотели предаться в его стан, однако Трубецкой, убоясь потерять славу, настоял, чтобы часть польского воинства во главе с Николаем Струсем была выведена в расположение его лагеря. Он, как и Пожарский, обещал пленным полную безопасность.
103
По
Двадцать четвёртого октября поляки отворили Троицкие ворота на Неглинную, выпуская бояр и дворян московских. На каменном мосту их поджидал Пожарский. Вперёд из толпы нерешительно выдвинулся Фёдор Иванович Мстиславский. Из-под горлатной шапки виднелась белая повязка, закрывавшая лоб.
— Вот видишь, Дмитрий Михайлович, что со мной литовские люди сделали, — плаксиво заговорил глава семибоярщины, явно стараясь вызвать к себе жалость. — Всю голову чеканами пробили!
— А мне сказывали, что кирпичом, — с холодной усмешкой сказал Пожарский.
— Чеканами, чеканами, — жарко заспорил Мстиславский. — И во многих местах! Не ведаю, как жив остался. Держали меня в неволе враги наши.
— Как же так? Вроде совсем недавно друзьями были неразлучными? — снова недобро сказал князь. — Ладно, ступай в своё поместье, да не мешкай. Видишь, как казаки шумят? Это они твоей крови требуют.
Действительно, слева от моста собралась большая толпа казаков. Они размахивали саблями и орали:
— Смерть изменникам! Довольно нашей кровушки попили. Сколько наших братьев по их вине буйные головушки сложили!
Под свист и улюлюканье, прихватив полы своей шубы, Мстиславский проворно, забыв о возрасте, поспешил по живому коридору, образованному из дворянских всадников, к лагерю Пожарского. Следом за ним, укрывая голову в высоком стоячем воротнике, заспешил Иван Михайлович Воротынский. Следом за ними шёл Иван Никитич Романов, поддерживая инокиню Марфу Ивановну, жену Филарета. К ней жался её сын Михаил, полный не по возрасту, болезненного вида подросток.
Пожарский поприветствовал их участливо, справился о здоровье и о том, куда собираются держать путь.
— В Кострому, в поместье наше родовое, — ответила Марфа Ивановна, испуганно поглядывая на шумевшую казацкую голытьбу.
— Двигайтесь без опаски, — напутствовал их Пожарский. — Дам надёжную охрану.
На следующий день Кремль наконец покинули иноземцы. Остатки «сапежинцев» во главе с Будилой были приняты ратниками Пожарского. Жолнеры Струся направились за Яузу, в стан Трубецкого, где нашли мгновенную смерть.
— Будем мы ещё ворогов кормить, когда самим хлеба не хватает! — кричали казаки.
Сам полковник Струсь, ещё недавно мечтавший преподнести Москву в дар своему королю, чудом остался жив: он до последней минуты оставался в своей резиденции — дворце Бориса Годунова и по приказу Пожарского его заточили в одном из кремлёвских монастырей. Был схвачен и заточен дьяк Фёдор Андронов и его приспешники.
В честь победы 26 октября состоялось торжественное вступление в Кремль русских войск. Земское войско собралось возле церкви Иоанна Милостивого на Арбате, войско Трубецкого — за Покровскими воротами. Они двинулись на Красную площадь. Впереди нижегородского ополчения священнослужители несли икону Казанской Божией Матери. На Лобном месте князь Пожарский громогласно дал обещание построить церковь во имя иконы Пресвятой Богородицы Казанской. Прибывший из Троице-Сергиева монастыря архимандрит Дионисий отслужил благодарственный молебен. Когда шествие достигло Фроловских ворот, навстречу им вышло духовенство из Кремля во главе с архиепископом Арсением Елассонским. Ещё недавно призывавший русских людей хранить верность польскому королю, нынче хитроумный грек неузнаваемо изменился. Он же успел поведать о чудесном явлении к нему святого Сергия, который открыл «подвижнику» Арсению, что Бог внял его молитвам, благодаря чему москвичи избавлены от тирании противоборных латинян. Перед ним несли самую святую для москвичей Владимирскую икону, при виде которой ратники опустились на колени со слезами радостной благодарности.