Воин кровавых времен
Шрифт:
«Потому, что я больше — не один из них».
Да, он свирепо оборонял Гнозис — вплоть до того, что пожертвовал Ксинемом! — но при этом отрекся от Завета. Ахкеймион вдруг осознал, что отрекся от собратьев по школе еще до того, как Багряные Шпили похитили его. Отрекся ради Келлхуса…
«Я собирался обучить его Гнозису».
От одной этой мысли у Ахкеймиона перехватило дух. Он вспомнил, что внутри этих стен его ждет нечто большее, чем Эсменет. Давние тайны, окружающие Майтанета. Угроза, исходящая от Консульта и его шпионов-оборотней. Обещание и загадка Анасуримбора
Но хотя по коже побежали мурашки, что-то в нем упрямилось, что-то старое и бессердечное, словно крокодил. «Да в гробу я видел эти тайны! — подумалось Ахкеймиону. — Пускай хоть весь мир вокруг летит в тартарары!» Ибо он — Друз Ахкеймион, такой же мужчина, как и все прочие, и у него есть его возлюбленная, его жена — его Эсменет. Все прочее казалось ребячеством, подобно строкам в зачитанной книге.
«Я знаю, что ты жива. Я знаю!»
В конце концов их небольшой отряд остановился перед безликими стенами какой-то усадьбы. Ахкеймион, стоя рядом с Ксинемом, наблюдал, как двое нумайньерских рыцарей спорят со стражниками, охраняющими ворота. Услышав голос друга, он повернулся в его сторону.
— Акка, — сказал Ксинем, хмуря брови в своей странной, безглазой манере. — Когда мы шли через тени…
Маршал заколебался, и на миг Ахкеймион испугался яростного потока взаимных упреков. До Иотии сама идея о том, что можно прибегнуть к колдовству, чтобы проскользнуть мимо врагов, была бы немыслима для Ксинема. И однако же он согласился, когда Ахкеймион предложил этот вариант в Джокте — согласился неохотно, но без единого слова жалобы. Может, теперь он раскаивается? Или его, как и самого Ахкеймиона, одолевают заботы?
— Я слеп, — продолжал Ксинем. — Слеп, как самый настоящий слепец, Акка! И все же я виделих… Кишаурим. Я видел, как они смотрят!
Ахкеймион поджал губы. Его встревожил страх, смешанный с надеждой, что звучал в голосе маршала.
— Ты действительно видел, — осторожно подбирая слова, ответил он, — в некотором роде… Существует много способов видеть. И все мы обладаем глазами, что никогда не прорастали сквозь кожу. Люди ошибаются, думая, что между слепотой и зрячестью нет промежутков.
— А кишаурим? — не унимался Ксинем. — Как им…
— Кишаурим — господа этого промежутка. Говорят, будто они ослепляют себя сами, чтобы лучше видеть Мир-Что-Между. По мнению некоторых, именно в этом — ключ к их метафизике.
— Так, значит… — начал Ксинем со страстностью в голосе.
— Не сейчас, Ксин, — оборвал его Ахкеймион, глядя на старшего из тидонских рыцарей, раздражительного тана по имени Анмергал.
Тот как раз двинулся к ним от ворот усадьбы.
— Как-нибудь в другой раз…
На ломаном, но вполне понятном шейском Анмергал сообщил, что люди Пройаса согласны принять их — вопреки здравому смыслу.
— Никто еще не пробирался в Карасканд, — пояснил он.
А потом, не дожидаясь ответа, тан неуклюже зашагал прочь, на ходу выкрикивая команды своему отряду. В тот же миг из темноты появились пехотинцы, одетые как кианцы, но с Черным
Там их встретил управитель в потрепанной — но зато черно-белой, цветов дома Пройаса — ливрее. Они прошли мимо какой-то кианки — очевидно, рабыни, — опустившейся на колени в одном из дверных проемов, и Ахкеймион поймал себя на том, что потрясен — не ее неприкрытым страхом, а просто тем фактом, что она — первая из фаним, кого он увидел во всем Карасканде…
Неудивительно, что город напоминает гробницу.
Они завернули за угол и оказались в передней с высоким потолком. Между двумя толстыми колоннами — судя по виду, нильнамешскими, — обнаружилась приоткрытая дверь, бронзовая с прозеленью. Управитель засунул голову в щель. Кивнув, он отворил дверь полностью и, нервно взглянув на Ксинема, жестом пригласил их войти. У Ахкеймиона скрутило внутренности, он мысленно выругался…
А потом обнаружил, что смотрит на Нерсея Пройаса.
Хоть он и был более изможденным и гораздо более худым — льняная рубаха болталась на нем, словно на вешалке, — наследный принц Конрии казался почти прежним. Копна вьющихся черных волос, которые его мать одновременно и ругала, и обожала. Аккуратно подстриженная борода. Лицо, уже не столь молодое, но сохранившее прежние очертания. Выразительный лоб. И конечно же, ясные карие глаза, которые теперь, казалось, были достаточно глубоки, чтобы вместить любую смесь страстей, сколь угодно противоречивых.
— Что такое? — спросил Ксинем. — Что происходит?
— Пройас… — сказал Ахкеймион.
Потом кашлянул, прочищая горло.
— Это Пройас, Ксин.
Конрийский принц с ледяным спокойствием посмотрел на Ксинема. Он отступил на два шага от искусно украшенного стола. И, словно во сне, спросил:
— Что случилось?
Ахкеймион не ответил, оцепенев от потока неожиданных эмоций. Он почувствовал, как лицо залила краска ярости. Ксинем стоял рядом, абсолютно неподвижно.
— Говорите же, — приказал Пройас.
В голосе его звенело безрассудство.
—Что случилось?
— Багряные Шпили лишили его глаз, — ровным тоном произнес Ахкеймион. — Чтобы… чтобы…
Внезапно молодой принц кинулся к Ксинему и, словно безумный, стиснул его в объятиях — не щека к щеке, как принято между мужчинами, а уткнувшись, словно ребенок, лицом в грудь маршалу. Плечи его вздрагивали от рыданий. Ксинем положил ладони ему на затылок и прижался бородой к макушке.
Несколько мгновений невыносимой тишины.
— Ксин, — прохрипел Пройас. — Пожалуйста, прости меня! Прости! Умоляю!
— Ш-ш-ш… Мне достаточно почувствовать твое объятие… Услышать твой голос.
— Но, Ксин! Твои глаза! Глаза!
— Ну, будет, успокойся… Акка вылечит меня. Вот увидишь. При этих словах Ахкеймион дернулся. Надежда, обманывающая близких, — наихудший яд.
Задохнувшись, Пройас прижался щекой к плечу маршала. Его блестящие глаза остановились на Ахкеймионе, и некоторое время они, не мигая, смотрели друг на друга.