Воин мочика
Шрифт:
И он протянул мне руку. Я пожала ее.
— По рукам. Когда приступать?
Стив расстелил на столе карту.
— Мы проводим раскопки вот здесь, — он указал на пустое пятно на карте, — между Трухильо и Чиклайо. Культура мочика раннего и среднего периодов. Весьма многообещающее место. Ближайший город — Кампина-Вьеха.
Милый старина Лукас! Прямо к Кампина-Вьеха! Должно быть, я невольно вздрогнула, потому что Нил на несколько секунд остановился, прежде чем продолжить:
— Отсюда в Трухильо летают самолеты. Там надо найти автовокзал и сесть на автобус до Чиклайо. Они ходят почти каждый час и, если попросить, останавливаются в Кампина-Вьеха.
Сам я вылетаю
— А теперь, — ухмыльнулся он, — давайте купим вам билет на самолет, пока вы не передумали. Кстати, как вы предпочитаете, чтобы вас называли?
Вот тут-то я едва не попала впросак. В его обществе мне было так спокойно, что я едва не назвалась настоящим именем, хорошо еще, вовремя опомнилась. А он уже продолжал:
— Лучше Ребекка или как-нибудь вроде Бекки?
— Ребекка, — ответила я. — Со всей определенностью, Ребекка.
После того, как мы с Нилом расстались, а солнце, как водится в тропиках, быстро-быстро начало спускаться к закату, я нанесла последний визит в то место, где, по сведениям Роба Лучки, жил Рамон Сервантес, которого я называла Ящером. Найти его дом оказалось совсем не трудно — в Кальяо проживал всего один Рамон Сервантес. Как и в двух предыдущих поездках, я поймала так называемый colectivo, этот типично перуанский вид транспорта — частный мини-автобус или фургончик, делающий регулярные рейсы по определенному маршруту, который написан на вывесках на переднем и боковых стеклах. Помимо водителя там есть еще и помощник — он открывает дверь и пальцами показывает число свободных мест. Фургончик останавливается ровно на секунду, чтобы только впустить вас и выпустить, зато он дешев и доставляет вас куда нужно, ловко пробираясь сквозь жуткие дорожные пробки, шумы и завесу выхлопных газов.
Рамон Сервантес, как я теперь окончательно уверилась, был человеком небогатым, раз ему приходилось жить на маленькой темной улочке на окраинах Лимы близ аэропорта. Район этот иначе, чем весьма скромным, назвать я не могла. Воздух там насквозь пропитался запахом прогорклого масла. Зато улицы, в отличие от многих центральных улиц Лимы, были вымощены, хотя и изобиловали ухабами и трещинами. Рамон жил в квартире, куда попадаешь по темной грязной лестнице, ведущей наверх между зловонным ресторанчиком и мастерской по ремонту машин. Стоя на улице, невольно ужасаешься, в какое же место ты попал, но, если сделать шаг назад, можно разглядеть на втором этаже приметы колониального прошлого Лимы: большие окна с решетчатыми, витыми карнизами для цветов, гипсовые венки и гирлянды под крышей. Ставни на окнах квартиры слева от лестницы были плотно закрыты.
В первый мой визит сюда, почти сразу по приезде в Лиму, я поднялась по темной лестнице на площадку второго этажа. Туда выходили двери двух квартир, одна напротив другой. На двери справа висела табличка с фамилией, но не Сервантес, а дверной молоток левой двери был обмотан черной траурной лентой. Я постучала — сперва нерешительно, потом погромче. Никакого ответа, ни звука. Я немного подождала, чувствуя на себе взгляд китаянки из маленького chifa, китайского ресторанчика
Во второй визит меня встретило все то же молчание за дверью. На сей раз я зашла в китайский ресторанчик через улицу и заказала пива. Через несколько минут китаянка, хозяйка забегаловки, подошла к моему столику.
— Кого вы ищете?
Я сообщила ей, что ищу сеньору Сервантес.
— Эту девку-то? — сказала она. — Сеньора Сервантес, так вы ее называете? Очень фасонно, очень. Ей бы понравилось. Считает себя лучше нас, всех прочих. Но тут ее кличут Карлой. А иногда — просто девкой. — Китаянка употребила слово fulana. У испанцев в ходу не меньше названий для жриц древнейшей профессии, чем у нас, англичан. — Да там она, там, — продолжала китаянка. — Просто к двери не подходит. Боится, это домовладелец. Платить-то за квартиру ей и нечем. Или боится своего деверя, который винит ее во всем. В смерти ее мужа то есть.
— Да, я слышала, — кивнула я. — Печальная история.
— Для нее-то, уж это точно. А для него — как знать. Для него-то — скорее милость Господня. Оставил ее с тремя детишками. Представляете, она отправила их к сестре, в Трухильо. Да такой, как она, вообще не следует детей заводить. Терпения не хватает. Сама как ребенок. А он, муженек, забрал все их деньги, да и бы таков. Отправился куда-то за границу, в Канаду, кажется, там и помер.
Похоже, моя новая приятельница была полностью в курсе всех дел своих соседей и ничуть не возражала поделиться знаниями с первым встречным.
— Интересно, и почему бы это? — сказала я.
Она фыркнула.
— Почему помер? Или почему сбежал в Канаду? Единственное, чему тут можно удивляться, так это откуда он взял деньги и почему не сбежал раньше, когда застал ее с другим. Со своим же собственным братом. Рамон Сервантес, он славный малый, не заслужил такого позора, вот что я вам скажу. Шлюха она, как есть шлюха.
Боже ты мой, подумала я, бедный Ящер! Но каким образом то, что ты застал жену на месте преступления, да еще с собственным братом, толкнуло тебя на аукцион в Торонто, навстречу кровавой и преждевременной кончине в кладовой моего магазина?
Однако китаянка сказала мне еще не все, что хотела. Она прервала рассказ лишь для того, чтобы принести еще пива — которое я не заказывала. По-видимому, таким образом мне полагалось расплатиться за информацию.
— Но что толку жалеть Рамона, правда? Мертвых жалей, не жалей, им все равно. Вот кого мне и правда жалко, так это его брата, Жоржа. Просто раздавлен горем. Раздавлен. Винит во всем себя. Пьет, как лошадь, в баре тут на углу, а потом приходит и стоит под окнами. Я ее зову шлюхой, а он — ведьмой, bruja. Говорит, она, мол, околдовала и его, и брата, заставляла их делать всякие дурные вещи. Жена его, беднягу, конечно, бросила. И детей забрала. Вот его мне и правда жаль.
— Вон. — Она показала на расхристанного и, судя по всему, мертвецки пьяного парня, что как раз проходил мимо забегаловки. — Жорж.
Мы молча проводили его взглядом. Китаянка была права: выглядел он и впрямь жалко. Через несколько минут, когда он скрылся из виду, она продолжала:
— А что до этой девки, так она даже и не одевается, как положено вдове. Позор! Сплошные яркие цвета. Розовый просто обожает. Если она и проливает слезы, то по себе, а не по нему. Ведет-то она себя по-умному. Мужчинам нравится о ней заботиться. Сперва папочка в ней души не чаял, потом Рамон, бедолага. А она еще ныла, что он, мол, для нее недостаточно хорош! Казалось бы, хороший человек на постоянной работе — всякая бы за такого ухватилась!