Воин. Солнечные звери
Шрифт:
Первые полгода кота вообще не было видно: он выбрал себе логово в самом дальнем углу под диваном на кухне и сидел там почти безвылазно.
Родители были довольны: как будто в доме вовсе нет второго кота. Для них ничего не изменилось.
Постепенно дикий кот подружился с домашним. Они стали играть вместе. Однако людей он по-прежнему чурался. За едой выходил, но пресекал любые попытки себя погладить.
Это продолжалось год. Потом два. Три. Все уже привыкли, что у нас есть «невидимый кот».
И только через четыре года, когда я уже готовился к поступлению
Кот долго смотрел на меня. Я затаил дыхание, боясь пошевелиться. Потом он медленно мигнул, потянулся и улёгся на кровати, прижавшись к моей ноге, тихонько заурчав.
Если бы не эта история с котом, наверно, я бы не поверил, что научники могут выкарабкаться. Пребывание под камнем в «прикладе» замка сломало их. Я смог достать их тела из той передряги – но их разумы по-прежнему блуждали где-то по лабиринтам кромешного ужаса, созданного древней тварью, которая изобрела войну.
Уже больше года прошло с момента нашего возвращения. Но Льву и Михаилу лучше не становилось.
Врачи говорят, что могло быть хуже, после таких травм возможно вегетативное состояние. Это когда с формально живым мозгом человек может только лежать и питаться через трубочку.
Научники могли даже ходить и самостоятельно питаться. Правда, от этого иногда становилось жутковато: человек с пустыми глазами выполняет привычные действия, будто примитивный андроид.
На каждую встречу я старался принести подарок. Что-то привычное, из прошлой жизни; того, чего нет в санатории.
Вот и теперь я притащил мороженое. Классический пломбир в вафельном стаканчике, упакованный в специальный термопакет, чтобы выдержать поездку из аэропорта.
При входе персонал тщательно проверил его содержимое и даже сфотографировал чек из магазина в аэропорту, где я его купил. Мне было известно о порядках, поэтому чек я сохранил.
Михаил сидел в саду, в беседке, возле водопада и, как обычно, бесстрастно смотрел на прозрачные потоки воды. На его лысине играли солнечные блики.
– Привет! – подчёркнуто бодро сказал я, – рад видеть! Отлично выглядишь! Смотри, что у меня для тебя есть!
Я достал из пакета и протянул учёному стаканчик мороженого. Тот скользнул по лакомству равнодушным взглядом; тяжело, словно со скрипом, поднял руку и взял стаканчик нетвёрдой хваткой.
– Погодка сегодня отличная, да? – продолжал я, усаживаясь на плетёное кресло рядом, – и тут, возле воды, не так уж и жарко, да? А то внизу такое пекло… и на пляжах не протолкнуться. Не понимаю, почему народ продолжает сюда переться в таких количествах? В Сирии-то куда дешевле! Раньше-то у военных выезда за границу не было, но теперь в дружественные страны – пожалуйста, даже с допуском по форме два! Воентур, ого-го, как поднялся! В прошлом году в Латакии, знаешь, какой отель сдали в эксплуатацию?
Я старался говорить как можно больше. Делиться новостями. Рассказывать про внешний мир. Врачи говорили, что это должно помочь. Какая-то информация всё равно просачивается через слуховой анализатор до создания, которое
Я рассказал про Алину. Про то, что она так и не хочет делиться своим прошлым, хотя, конечно, всё вспомнила – как и все, кто вернулся. Я, конечно, не настаивал. Когда мы познакомились – никакого прошлого у неё не было. И я полюбил её такой. А какой-то довесок из прошлой жизни не сможет испортить мне счастье.
Говорил про Пашку. О том, какой он – славный пацан. Что он уверенно произносит слово «мама» и «вотьэтё» – указывая пальцем на то, что его заинтересовало. Врачи всерьёз опасались, что он пострадал, когда Алина болела вирусной гадостью – поэтому в нашем мире она из больницы не вылезала всю беременность. Но обошлось. Тьфу-тьфу-тьфу.
Упомянул Тревора. Он всё ещё ждал экстрадиции. Так же, как и его товарищи, попавшие в «приклады». Им, кстати, повезло меньше: содержали их в тюремном санатории на берегу Волги, где и условия, и специалисты были похуже, чем здесь.
С Тревором обходились гуманно, я это точно знал. Плотно общался с дознавателями и следаками по его делу. В конце концов, его точно выдадут. Могли бы и обменять уже давно, но в Демократической Американской Конфедерации просто не было никого адекватного на обмен. Так что ничего не оставалось делать, кроме как ждать медленного стандартного пути.
В самом конце я очень коротко упомянул про Ваню.
В отличие от остальных, он почти не пострадал ментально. Каким-то образом у него отшибло память. Он не помнил о том, что был в прикладе. По его словам, его воспоминания обрывались на моём исчезновении. Нейрофизиологи подтверждали его слова, похоже, он действительно не помнил ничего об этом страшном эпизоде.
После карантина, который прошли мы все, и медкомиссии, Ваня продолжил службу. Он перевёлся на ТОФ, командиром взвода морской пехоты. В Академию он поступать передумал.
Было ещё кое-что, о чём я не стал рассказывать Михаилу.
После возвращения Ваня сильно изменился. Повзрослел, стал серьёзнее и молчаливее. А ещё – в его глазах поселилось нечто хрустально-льдистое. Неизвестное и незнакомое. Оно меня пугало – но я не мог сформулировать свои опасения и обосновать их, чтобы организовать направление на углубленное обследование. Да и, с моральной точки зрения, это был бы сомнительный поступок… парень прошёл через такое. Ему повезло, сохранил разум. Квалифицированные врачи подтвердили его адекватность и годность к службе. Зачем мешать?
Кажется, Ваня тоже чувствовал мои подозрения. Поэтому и организовал свой перевод подальше от конторы и меня лично.
Впрочем, я сам принял решение уйти со службы. Семейная жизнь, ребёнок и моя специальность несовместимы.
У меня было достаточно выслуги, чтобы получить пенсию. Но, конечно, сидеть на месте было бы тяжко – и я стал теоретиком и тренером, в одной известной частной военной компании. Там и платят хорошо, и условия более, чем достойные. К тому же доходы позволяют обеспечивать сыну лучшие условия сейчас и достойное образование в будущем.