Воинский дискурс: три источника, три составные части

Зверев Сергей Анатольевич

Согласно японской воинской традиции воин всегда должен быть готов к схватке и смерти, поэтому в трактатах крайне скупо отражают моменты, посвященные отражению речевой деятельности воинов. Например, в одиннадцатитомном «Будосесинсю» (XVIII в.) Юдзана Дайдодзи об этом говорится только в одном месте: «Высшая доблесть для самурая – когда он, показывая свою решимость, кричит: «Призываю вас в свидетели, я исполню то, что никто не может совершить!»… Еще более должен он остерегаться споров и ссор с товарищами, которые могут привести к стычке, дабы не рисковать понапрасну жизнью, как рискует ею тот, кто лишен чувства верности и долга. Необходимо хорошо подумать, прежде чем говорить, ибо слова

приводят к спорам. Когда разгорается спор, за ним часто следуют оскорбления, и, если один самурай оскорбляет другого, дело вряд ли закончится мирно» [24, с. 58].

Очевидно, по этой же причине «Хагакурэ» устанавливает: «В искусстве красноречия главное – умение молчать. Если тебе кажется, что в каком-то деле можно обойтись без разговоров, работай, не проронив ни слова. Если ты видишь, что в каком-то деле слова должны быть сказаны, говори коротко и ясно. Если давать волю своему языку, можно навлечь на себя позор и тогда люди отвернутся от тебя» [24, с. 235]. Впрочем, автор трактата Ямамото Цунэтомо не отвергает и умения говорить, замечая, что «в военных делах велика роль слов» и поясняет, в каких именно случаях: «Когда ситуация становится безвыходной, нужно либо зарубить человека, либо, если он убегает, закричать ему вслед: «Не беги! Убегают только трусы!». Таким образом, с учетом конкретных обстоятельств, можно достичь цели с помощью слов» [24, с. 149]. Данный пример военного красноречия по-японски не может не вызвать у европейца улыбки.

Подвести итог обзора требований японских военных трактатов относительно речи воинов можно чеканной формулировкой

Ямамото Утихидэ: «Военачальник навлекает на себя позор в пяти случаях:

1. Когда он принимает единоличные решения, не позаботившись узнать мнение своих командиров и простых воинов.

2. Когда он лжив или слишком многоречив, произносит путаные речи, от которых в сердцах воинов поселяется сомнение.

3. Когда он лишен человеколюбия, не заботится о своих солдатах, не награждает за подвиги.

4. Когда он слабодушен и мягкотел, не понимает жизни и смерти.

5. Когда он управляет беспорядочно, не установив твердых и справедливых правил» [24, с. 209–210].

Первые два пункта, касающиеся употребления речи, словно списаны с византийских трактатов Псевдо-Маврикия и Льва Философа. Они же иллюстрируют всю глубину непримиримого антагонизма между подходами к пониманию сути воинского искусства вековыми противниками – Японией и Китаем: путь силы и натиска противостоит пути хитрости и коварства, путь честности и благородства – пути лжи и притворства, путь воспитания духа и закалки тела – пути опоры на инстинкт и Число.

Далее достойный Ямамото Утихидэ фактически повторяет Кекавмена: «Не обращаться к врагам с грубыми и непристойными речами было в старину правилом – даже простые солдаты его соблюдали» [24, с. 211]. Из этого можно заключить, что в основных чертах японцы гораздо ближе европейскому менталитету, нежели жители Поднебесной, и достойно сожаления, что в стратегических союзниках России сегодня числятся не они, а лукавые соотечественники Сунь-цзы.

* * *

* * *

ВЫВОДЫ. Вместе с совершенствованием средств ведения вооруженной борьбы усложнялась организация войска, развивались тактика и стратегия. От военачальников все больше требовалось не сколько пробудить в подчиненных воинский дух перед сражением, сколько воспитать его, чтобы привести на поле боя уже вполне боеспособные войска. Воспитание – процесс длительный и сложный, наиболее эффективно осуществляемый в деятельности, поэтому словесные методы воспитания стали

все чаще подменяться методами организационными – тщательная регламентация всех сторон жизни и деятельности воина способствовала возникновению корпоративного духа, обеспечивавшего постоянную готовность к применению войск по их прямому предназначению. Соответственно, слово военачальника все чаще стало уступать место слову устава – важнейшего документа, определяющего боевую и повседневную деятельность армии и флота.

Уже древние военные трактаты были весьма лаконичны в описании требований, предъявляемых к речевой деятельности полководцев и войск, рассматривая красноречие в общем ряду нравственных и боевых качеств личности полководца; в воинских уставах последующих эпох эта тенденция сохранялась. В воинском дискурсе Нового времени, с возникновением постоянных армий, все большее значение приобретали письменные жанры: ордера баталии, диспозиции, всевозможные артикулы, наказные памяти, уложения, инструкции, указания, наставления, предписания, приказы и наконец собственно уставы. В лишенных средств индивидуализации стиля «бумагах» личность военачальника растворялась настолько, что становилось на первый взгляд совершенно неважным, кто стоит во главе армии, – она призвана была действовать, как отлаженный механизм, руководясь общим для всех и каждого предписаниями, претендующими на всеохватность ситуаций, возникающих на войне и в воинской деятельности. Однако в действительности оказалось, что армии, где этот принцип был доведен до логического завершения, утрачивали победный дух и становились жалкой игрушкой, способной только тешить взор власть предержащих однообразной красивостью рядов на парадах и смотрах, или забюрократизированной организацией, полагающей смысл своего существования в проведении учений.

Как известно, общественное бытие и общественное сознание взаимно определяют друг друга через общественную речь. Регламентация деятельности, таким образом, не может напрямую или косвенно не отражаться на регламентации речи. Даже если на страницах воинских уставов мы не встречаем прямых указаний по организации и характеру речевой деятельности военнослужащих, их тексты выступают источником, регламентирующим воинский институциональный дискурс через посредство идей, заложенных в устав, приоритета целей и задач, который тот ставит перед военнослужащими, наконец, от того, каким языком он написан. От этого зависит формирование личности воина и в конечном счете боеспособность вооруженных сил.

Список использованных источников по разделу I

1. Аверинцев С. Другой Рим: Избранные статьи. СПб.: Амфора. ТИД Амфора, 2005. – 366 с.

2. Артхашастра или наука политики. – М.: Научно-издательский центр «Ладомир», «Наука», 1993.

3. Асклепиодот Тактика [Электронный ресурс] // URL: http:// www.simposium.ru (дата обращения: 5.09.2017 г.).

4. Два византийских трактата конца X века. – СПб.: Алетейя, 2002.-412 с.

5. Зверев С.Э. Военная риторика Средневековья. – СПб.: Алетейя, 2011. – 208 с.

6. Искусство войны: Антология военной мысли. – СПб.: ООО «Амфора», 2016. – 542 с.

7. Ксенофонт Воспоминания о Сократе [Электронный ресурс] // URL: krotov.info/lib_sec/ll_k/kes/kkseno3b.htm (дата обращения 6.09.2017 г.)

8. Лев VI Мудрый Тактика Льва. – СПб.: Алетейя, 2012.
– 368 с.

9. Маврикий Тактика и стратегия. Первоисточник сочинений о военном искусстве императора Льва Философа и Н. Маккиавелли. СПб, 1903.