Воинствующая жизнь (сборник)
Шрифт:
Три недели спустя от сбежавшей жены было получено письмо, в котором говорилось, что теперь она на коленях стоит у порога своего мужа. «А о докторе ты меня не спрашивай, — писала она, — так как он уехал на всю жизнь».
Агент Андерсон сказал невольно;
— Ну, что, не говорил я разве, что она вернётся! Но пусть она только сделает это еще раз и заберёт с собою деньги, я о ней тогда заявлю!
Агент Андерсон поехал домой.
В тот же вечер фру Трампе, красавица, ходила и ломала руки не от чего больше, как от здоровья. У нея было довольно
Он обхватил её талию и сказал:
— Теперь вам не удастся больше увернуться от моей вечной любви!
На что она улыбнулась и прошептала: «Ласковой летней порой!» — и уже не отстраняла его.
Статскому советнику Адами не было другого выхода, как прибегнуть опять к фру Мильде. Исключительно. Но фру хорошо ему отомстила за то, что он в своём безумии хотел быть только её братом: два вечера подряд она выслушивала лишь поэтического генерального консула. И только на третий вечер она сказала: «Попробуем!», и восстановила со статским советником мир.
Женская победа
Я служил кондуктором на конке в Чикаго.
Сначала меня командировали на Галстедскую линию, тяга на ней была конная, и рейсы совершались от центра города до самых боен. Во время ночных очередей нам, кондукторам, бывало много безпокойства, потому что ночью по этой линии проезжало пропасть всякого тёмного люда. Нам не позволялось наезжать и давить народ, потому что трамвайная компания должна была в таких случаях уплачивать крупные суммы пострадавшим и их семьям. У меня же, например, не было даже револьвера, так что большею частью приходилось полагаться на собственное счастье. Впрочем, редко бываешь совсем уже безоружным: у меня на тормозе была ручка, которая снималась в одну секунду и могла сослужить отличную службу. Но воспользоваться ею мне пришлось всего один раз.
В 1886 году, на Рождестве, я простоял все ночи на своем вагоне, и ничего не случилось. Раз ввалилась целая толпа ирландцев с боен и целиком заполнила мой вагон. Они были пьяны, размахивали бутылками, громко пели и отказывались платить, хотя мы уже тронулись.
— И без того целый год мы платим компании по пяти центов утром и вечером, — говорили они, — а теперь Рождество, и мы не желаем больше платить.
Соображение это было не лишено оснований, но я не смел пропустить их безплатно, из страха перед шпионами, которые состояли на службе у компании и должны были следить за честностью кондукторов.
В вагон вошёл констебль. Он простоял несколько минут, сказал два-три слова насчёт Рождества и погоды, потом соскочил, видя, что вагон и без того битком набит.
Я отлично знал, что, скажи я хоть слово констеблю, все пассажиры моментально уплатили бы свои пять центов. Но я промолчал.
— Почему
— Счёл лишним, — ответил я, — я имею дело с джентльменами.
Некоторые пассажиры стали надо мною издеваться, но нашлись двое, которые заступились за меня и уговорили остальных заплатить.
К следующему Рождеству я попал на Коттеджную линию. Это была большая перемена. Я ездил теперь в поезде из двух, а иногда и трех вагонов, двигавшихся по подземному кабелю. Публика в этой части города была чистая, и я должен был собирать свои центы в перчатках. Но зато здесь не приходилось переживать никаких волнений, и скоро надоедало смотреть на эту дачную публику и слушать её.
Но всё-таки, в 1887 году, на Рождестве случилось маленькое происшествие и здесь.
Утром в сочельник я ехал с поездом в город. На этот раз мне выпало дежурить всё днем.
Входит на одной остановке господин и начинает со мною разговор. Когда мне случалось входить в вагоны, он дожидался, пока я не вернусь на свое место на задней площадке, и опять продолжал со мной разговаривать. Ему было лет около тридцати, бледный, с усами, очень хорошо одетый, но без пальто, хотя было довольно холодно.
— Я выскочил из дому, как был, — сказал он. — Хотел опередить свою жену.
— За рождественскими подарками, должно быть, — заметил я.
— Вы угадали! — ответил он и улыбнулся.
Но улыбка была какая-то странная, скорее похожая на гримасу, судорогу рта.
— Сколько вы получаете? — спросил он.
Это довольно обычный вопрос в стране янки, и я ответил, сколько я получаю.
— Хотите заработать лишних десять долларов? — спросил он.
Я ответил, что хочу.
Он сейчас же вынул бумажник и протянул мне кредитку. При этом он заметил, что почувствовал ко мне доверие.
— Что же я должен сделать? — спросил я.
Он потребовал у меня расписание часов и сказал:
— Вы ездите сегодня восемь часов?
— Да.
— В один из ваших рейсов вы можете оказать мне некоторую уелугу. Вот видите: здесь, на углу улицы Монро, мы проезжаем над колодцем, который ведёт к подземному кабелю. Колодец прикрыт крышкой. Я подниму крышку и спущусь в колодец.
— Вы хотите лишить себя жизни?
— Не совсем. Но я хочу, чтобы это имело такой вид.
— А!
— Вы остановите поезд и вытащите меня из колодца, хотя я буду сопротивляться.
— Хорошо.
— Спасибо. Впрочем, я совсем не ревнив, как вы, пожалуй, думаете. Я делаю всё это ради моей жены. Она должна видеть, что я хотел умереть.
— Значит, ваша жена будет в это время в моём поезде?
— Да. Она будет сидеть на Ше §гир.
Я удивился. ТЪе §гир был вагон вожатого, просто открытая площадка, без стен. В зимние дни там бывало очень холодно, и никто туда не садился.
— Она поедет на Ше §гир, — продолжал господин. — Она обещалась в письме своему любовнику, что поедет сегодня на иЬе §гир и сделает ему знак, что едет. Я прочёл письмо.