Воители безмолвия. Мать-земля
Шрифт:
– Ваша протеже доставляет мне немало забот… Она является дополнительной нагрузкой, без которой я бы с удовольствием обошелся. – Тон его был добродушным, почти веселым. Помощники не верили своим ушам. – Вирус, который ей ввели, обладает высоким сопротивлением, и я бы сказал, извращенным действием. Стоит мне найти новое лекарство, он тут же меняется! Мне удалось стабилизировать продолжительные периоды спокойствия и прозрения, но я не могу справиться с сильнейшими кризисами, которые ослабляют иммунную систему… Проблема в том, что этот вирус был неизвестен нашим предшественникам и учителям…
– Но вы полагаете, что шанс излечить ее есть?.. Хочу сказать, истинный
Филп понял, что его вопрос больше походил на мольбу и выдавал его волнение, а потому сразу покраснел до корней волос.
– Если Бог пожелает… – уклончиво ответил Оан, от которого не ускользнуло смущение воина. – Одна из пословиц моей родины говорит, что нет проблем, а есть только решения… И к этому я хочу добавить: пока есть шанс натолкнуться на решение! Во всяком случае, во время бесед с мудрецами директории и почтенным Плейсом Хартигом она выглядела здравомыслящей, последовательной… Сейчас я могу только замедлить воздействие вируса, но мне не удается окончательно нейтрализовать его. Пойдемте, сейчас как раз время моего утреннего визита.
Помощники были так поражены, что забыли возобновить работу. Нобер встал и в сопровождении Филпа Асмусса тяжелым шагом двинулся к каменной лестнице, которая вела в подвал лечебного блока. Перед тем как ступить на первую ступеньку, врачеватель с гневным взглядом повернулся к ученикам и рявкнул так, что задрожали реторты:
– За работу, моллюски! Я не разрешал вам бросать дело!
Келью, в которую поместили Афикит, заливал розовый свет, проходивший через три шестиугольных витража в потолке. Перегородки были затянуты древними водотканями с изношенной основой, но они создавали в комнате определенный уют по сравнению с аскетическим убранством остальных помещений монастыря.
Она спала – белое лицо в обрамлении рассыпавшихся по подушке золотистых волос. Подвесная кровать – верх комфорта для Филпа, привыкшего к лежанке в своей келье и давно забывшего о роскоши апартаментов во дворце в Рахабезане, – плавала в метре над полом. Тело девушки было укрыто зеленым одеялом. Болезнь делала ее красоту призрачной, почти нереальной. Афикит выглядела такой хрупкой и беззащитной, что казалось, малейшее дыхание воздуха может навсегда загасить ее жизнь.
– Я установил кровать на такой высоте, метр два сантиметра, поскольку считаю, что она наилучшим образом соответствует звездам, времени года и приливам, – прошептал Оан, чье лицо казалось грубым и почти животным рядом с лицом Афикит.
Каждый раз, когда Филп входил в эту келью, врачеватель обращал внимание Филпа на высоту кровати. И каждый раз она менялась на несколько сантиметров в зависимости от приливов, времени года и расположения звезд.
– Она будет спать долго? – спросил Филп, которого не располагала к терпению перспектива провести трое суток, не видя молодую женщину.
– Не знаю, – признался Нобер Оан. – Циклы ее сна и бодрствования полностью нарушились. Этот вирус – поганая штука! Счастье, что он не передается воздушным путем… Представьте себе эпидемию этой гадости!
Афикит медленно подняла веки. Ее глаза вначале остановились на врачевателе, потом на Филпе. Она слабо улыбнулась.
– Воин Асмусса пришел навестить вас, – прошептал Оан. Пульс Филпа ускорился. Он подошел к кровати и склонился над молодой женщиной:
– Я не смогу вас навещать в течение трех дней… Утром я начинаю дорыцарскую медитацию. Поэтому не беспокойтесь по поводу моего отсутствия… Я не хотел бы… Не думайте, что я утерял интерес к вашему здоровью… Вы меня понимаете?
Афикит опустила и подняла
– Вскоре начнется новый приступ, – сказал Нобер Оан. – Вам надо уходить. Я испробую новое питье, которое может вызвать мощную неконтролируемую реакцию…
В черных глазах Филпа разгоралось жгучее пламя. Врачеватель наблюдал за растерянностью воина с отрешенностью старого мудреца, для которого эмоциональные взрывы, нарушающие спокойствие Кси, были смутными и безопасными воспоминаниями далекого, почти умершего прошлого. Он избрал путь безбрачия и воздержания, чтобы телом и душой отдать себя искусству врачевания. И если вначале, когда был в расцвете сил, его решение вызывало некоторые сожалений и боль в сердце и требовало воли, чтобы не сойти с избранного пути, то теперь, в преддверии старости, в его душе воцарился мир – так свинец чудесным путем превращается в золото в легендах, которые дошли до нас из донафлинских времен. Его счастье было бы полным, не будь он хранителем отягчающих совесть секретов, погребенных под фундаментом монастыря. Он никогда никому не сообщил о том, что случайно открыл в мрачных подземельях и склепах, устроенных в фундаментах зданий. Он постарался забыть об ужасных видениях, но они постоянно мучили его. Лоншу Па, его сверстник, человек замечательный, был изгнан, ибо слишком близко подобрался к истине.
Он, Нобер Оан, к истине не приблизился, он столкнулся с ней лицом к лицу, и она так устрашила его, что он предпочел замкнуться в молчании. С этого момента он стал прятаться за броней своего дурного характера, и шипы, которыми топорщился, были самым верным средством сохранить нетронутым свое святилище. Но знал, что не сможет полностью погрузиться в озеро Кси, пока не взломает стены собственной тюрьмы…
– Мне пора уходить, – прошептал Филп. – От всего сердца надеюсь вскоре увидеть вас… Эти трое суток покажутся мне слишком долгими…
Он бросил на Афикит последний горящий взгляд, подавив желание подольше остаться рядом с девушкой, и покинул комнату.
– Я сейчас вернусь, – сказал Оан, вышел и закрыл за собой дверь.
В затуманенном мозгу Афикит возникли неясные мысли. Ежедневные посещения воина трогали ее, и она не пыталась противиться своим чувствам. Мужественные и благородные черты Филпа, темные кудрявые волосы, широкие плечи, могучие руки и низкий голос рождали в ней необоримое желание раскрыться навстречу любви, как волшебный цветок, ибо того требовала ее женская натура. Ей хотелось сгорать в огне его черных глаз, которые ласкали и обжигали. Она впервые ощутила подобное влечение к мужчине, заполонившее ее душу властно и безраздельно, безжалостно вытесняя образ другого мужчины – ее отца.
Окончательная потеря облегана, которую она долго не могла пережить, перестала ее волновать. Напротив, эта вторая кожа стала бы барьером между ней и взглядом Филпа. Она с радостью погрузилась в удовольствие ощущать себя влюбленной. Она забыла обо всем прочем – о смерти отца, о торгах на рынке рабов на Красной Точке, где чужие взгляды заживо сдирали с нее кожу, о вирусе, который отравлял ее кровь. Обреченная на неподвижность в этой мрачной келье, она пользовалась редкими мгновениями передышки между головокружениями и лихорадочным бредом, чтобы исследовать глубины подспудной чувственности, которую до сих пор подавляла, прятала в подсознании.