Вокруг красной лампы
Шрифт:
– Это довольно сносная дорога, по которой вы приехали, - сказал он наконец.
– Вы, вероятно, приехали вчера вечером в почтовой карете?
– Нет, я приехала с утренним поездом.
– Господи, подумать только об этом! И вы не боитесь этих новомодных изобретений! Подумать только, что вы приехали по железной дороге! Чего в конце концов не выдумают люди!
Тут на несколько минут наступила пауза, во время которой Нора молча пила свой чай, поглядывая искоса на синеватые губы и жующие челюсти своего собеседника.
–
– Ваша жизнь должна вам казаться необыкновенно продолжительной.
– Не такою уж продолжительной, - отвечал он.
– В Сретение мне будет девяносто лет, но мне кажется, что с тех пор, как я ушел со службы, прошло не так уж много времени. А эта битва, в которой я участвовал, - иногда мне кажется, что она была вчера. Мне кажется, что я и сейчас еще чувствую запах порохового дыма. Однако я чувствую себя гораздо лучше, подкрепившись!
Теперь он действительно казался не таким изнуренным и бледным, как в первый момент их встречи. Его лицо раскраснелось, и он держался прямее.
– Прочли вы это?
– спросил он, тряхнув головою по направлению к вырезке.
– Да, прочла, и думаю, что вы должны очень гордиться своим поступком.
– Ах, это был великий день для меня! Великий день! Там был сам регент и множество высокопоставленных лиц. "Полк гордится вами", - сказал мне регент. "А я горжусь полком", - ответил я. "Превосходный ответ!" - сказал он лорду Хиллю, и они оба засмеялись. Но что вы там увидели в окне?
– Ах, дядя, по улице идут солдаты с музыкантами впереди.
– А, солдаты? Где мои очки? Господи, но я ясно слышу музыку. Вот пионеры и тамбур-мажор. Какой их номер, милая?
Его глаза сверкали, а его костлявые желтые пальцы впились в ее плечо, точно когти какой-то свирепой хищной птицы.
– У них, кажется, нет номера, дядя. У них что-то написано на погонах. Кажется, Оксфордшир.
– Ах, да, - проворчал он.
– Я слышал, что они уничтожили номера и дали им какие-то новомодные названия. Вот они идут, черт возьми. Все больше молодые люди, но они не разучились маршировать. Они идут лихо, ей Богу, они идут лихо.
Он смотрел вслед проходившим солдатам, пока последние ряды их не скрылись за углом, и мерный звук их шагов не затих в отдалении.
Только он уселся в своем кресле, как дверь отворилась, и в комнату вошел какой-то джентльмен.
– А, мистер Брюстер! Ну что, лучше вам сегодня?
– спросил он.
– Войдите, доктор! Да, мне сегодня лучше. Но только ужасно хрипит в груди. Все эта мокрота! Если бы я мог отхаркивать ее свободно, я чувствовал бы себя совсем хорошо. Не можете ли вы дать мне чего-нибудь для отделения мокроты?
Доктор, молодой человек с серьезным лицом, дотронулся до его морщинистой руки с вздувшимися синими жилами.
– Вы должны быть очень осторожны, - сказал он, - вы не должны позволять себе
Пульс старика был eлe заметен. Совершенно неожиданно он засмеялся прерывистым старческим смехом.
– Теперь у меня живет дочь брата Джорджа, которая будет ходить за мной, - сказал он.
– Она будет следить за тем, чтобы я не удирал из казарм и не делал того, что не полагается. Однако, черт возьми, я заметил, что что-то было не так.
– Про что вы говорите?
– А про солдат. Вы видели, как они проходили, доктор, а? Они забыли надеть чулки. Ни на одном из них не было чулок.
– Он захрипел и долго смеялся своему открытию.
– Такая вещь не могла бы случиться при герцоге, пробормотал он.
– Нет, герцог задал бы им за это!
Доктор улыбнулся.
– Ну, вы совсем молодцом, - сказал он, прощаясь.
– Я загляну к вам через недельку, чтобы справиться, как вы себя чувствуете.
Когда Нора пошла провожать его, он вызвал ее на крыльцо.
– Он очень слаб, - прошептал врач.
– Если ему будет хуже, пошлите за мной.
– Чем он болен, доктор?
– Ему девяносто лет. Его артерии превратились в известковые трубки. Его сердце сужено и вяло. Организм износился.
Нора стояла на крыльце, смотря вслед удалявшемуся доктору и думая об этой новой ответственности, которая была возложена на нее. Когда она повернулась, чтобы войти в дом, она увидела возле себя высокого, смуглого артиллериста с тремя золотыми шевронами на рукаве мундира и с карабином в руке.
– Доброе утро, мисс!
– сказал он, поднося руку к своей щегольской фуражке с желтым галуном.
– Здесь, кажется, живет старый джентльмен, по имени Брюстер, участвовавший в битве при Ватерлоо?
– Это мой дядя, сэр, - сказала Нора, потупив глаза под проницательным, критическим взглядом молодого солдата.
– Он в гостиной.
– Могу я поговорить с ним, мисс? Я зайду еще раз, если сейчас нельзя будет видеть его.
– Я уверена, что он будет очень рад видеть вас, сэр. Он здесь, войдите пожалуйста. Дядя, вот джентльмен, который хочет поговорить с вами.
– Горжусь, что имею честь видеть вас, горжусь и радуюсь, сэр!
– сказал сержант, сделал по комнате три шага вперед и, опустив карабин на землю, в виде приветствия поднес руку ладонью вперед к фуражке.
Нора стояла у двери с раскрытым ртом и расширенными глазами, размышляя о том, был ли ее дядя в юности таким же великолепным мужчиной, как этот сержант, и в свою очередь будет ли этот молодой человек когда-нибудь такой же развалиной, как ее дядя.
– Садитесь, сержант, - сказал старик, указывая палкою на стул.
– Вы еще так молоды, а уже носите три шеврона. Господи, теперь легче получить три шеврона, чем в мое время один! Артиллеристы тогда были старые солдаты, и седые волосы на голове появлялись у них раньше, чем третий шеврон.