Вокруг Ордынки
Шрифт:
— Ну что, дед, пропился? Теперь тебе твоя старуха дасть!
Но вернусь к пятьдесят третьему году. Тем летом произошло событие, которое предвещало наступление хрущевской «оттепели». В нашей квартире на Ордынке раздался звонок, мама открыла дверь и увидела перед собою высокую женщину, в темном платье, в платочке и с узелком в руках… Вглядевшись, мама ахнула это была исхудавшая и измученная тюрьмой Лидия Русланова.
Эта замечательная певица была дружна с моими родителями, а потому, освободившись из заключения, она пришла именно на Ордынку. (Собственная ее квартира в Лаврушинском переулке,
Сама Лидия Андреевна впоследствии рассказывала, что Ардов, верный своему веселому нраву, едва поздоровавшись с нею, произнес:
— Лидка, я тебе сейчас новый анекдот расскажу…
А дня через два-три после этого события на Ордынке появился и муж Руслановой — генерал Владимир Викторович Крюков. Тут надобно заметить, что до настоящей, массовой реабилитации было еще далеко. Но Крюков и Русланова пострадали из-за своей близости к Жукову, и маршал добился их освобождения сразу же, как только Берия был низвергнут.
Я хорошо запомнил фразу, которую мой отец любил произносить в конце пятидесятых, в шестидесятые и даже в семидесятые годы:
— С тех пор, как умер товарищ Сталин, мне не на что жаловаться…
И он в большой мере был прав. У него опять стали выходить книги, он много печатался в газетах и журналах, выступал по радио и на телевидении. Годы унизительного безденежья и насильственной немоты вроде бы миновали…
Но мне представляется, что причины для жалоб у него по-прежнему оставались. Ведь Ардов был необычайно остроумным и одаренным человеком, и если бы он прожил жизнь, не ощущая гнета советской — даже и послесталинской цензуры, он мог бы стать писателем иного масштаба.
Мой отец был широко образованным человеком, прекрасно знал историю, а русская литература была для него чем-то вроде религии. Когда он произносил имя обожаемого им Льва Толстого, его глаза увлажнялись. Но при том он ценил графа именно как великого писателя, а не как моралиста и «пророка».
Кстати сказать, Ардов очень любил и часто рассказывал «яснополянские анекдоты». Ну, например, такой. Софья Андреевна из медицинских соображений негласно добавляла в вегетарианскую еду своего мужа мясную пищу. В какое-то из блюд по ее приказу клали вареную курятину, которая предварительно проворачивалась в мясорубке. Тайна эта была не великая, и кухарка громко говорила своим помощникам:
— Графовую курицу пора перемалывать…
Но чаще всего мой отец вспоминал еще один анекдот. Году эдак в 1909-м кто-то из сыновей Льва Толстого прибыл в Ясную Поляну. Обстановка там была жуткая, ссора между родителями в разгаре, а потому молодой граф отправился в гости к своему приятелю-помещику, который жил неподалеку. Вернулся он под самое утро — его привезли в пролетке к воротам яснополянской усадьбы. По причине сильнейшего опьянения идти граф не мог и двинулся к дому на карачках. В этот момент навстречу ему вышел Лев Николаевич, он по обыкновению собственноручно выносил ведро из своей спальни. Увидевши человека, который приближается к дому на четвереньках, Толстой воскликнул:
— Что это такое?!
Молодой граф поднял голову, взглянул на фигуру отца и отвечал:
— Это — одно из ваших произведений. Быть может, лучшее.
Ардов был отнюдь
Еще в двадцатых годах Ардов однажды был в Доме искусств. Там он проходил мимо ресторанного столика, за которым сидела опереточная примадонна Татьяна Бах и ее муж — известнейший, а потому и состоятельнейший врач-гомеопат. Этот человек обратился к моему отцу с такими словами:
— Говорят, вы очень остроумный человек. Скажите нам что-нибудь смешное.
Отец взглянул на него и не задумываясь произнес:
— Гомеопат гомеопатою, а деньги загребает ал-лопатою…
В шестидесятых годах я часто бывал в Коктебеле и там подружился с Марией Сергеевной Благоволиной. Она была адвокатессой, дед ее — известный московский протоиерей, а отец — еще более знаменитый профессор-гинеколог. Однажды она мне сказала:
— А ты знаешь, как твой отец переиначил нашу фамилию?
— Нет, — говорю, — не знаю.
— В одном своем фельетоне, еще в двадцатых годах, он так написал: «Известный гинеколог профессор Влагаболин…»
Был у Ардова приятель, который почти всю жизнь работал в Московском планетарии. Отец сказал ему:
— Знаешь, почему тебя там так долго держат? Потому что ты звезд с неба не хватаешь…
Близкую приятельницу Ахматовой, Эмму Герштейн, которая долгие годы занималась творчеством М. Ю. Лермонтова, Ардов называл так:
— Лермонтоведка Палестины.
О другой даме он говорил:
— Гетера инкогнито.
На Ордынку пришел некий литератор, который публиковался под псевдонимом Басманов. Отец надписал ему свою книжку:
Сунь это в один из карманов — Отверженный Богом Басманов.Отец совсем неплохо писал шуточные стихи и эпиграммы. Например, такая:
Скажу про басни Михалкова, Что он их пишет бестолково. Ему досталась от Эзопа, Как видно, не язык…Я хочу привести тут еще одну эпиграмму, но ее нужно снабдить предисловием. В начале шестидесятых годов в ЦК партии было решено добиться, чтобы советский классик Михаил Шолохов был удостоен Нобелевской премии. С этой целью его несколько раз посылали в Швецию, где он читал лекции и всячески себя рекламировал. В этот самый период Ардов сочинил эпиграмму, но — увы! содержащееся в ней пророчество не сбылось.
Зря Шолохов к шведам в столицу Все ездит за премией Нобеля Немыслимо красному кобелю Под цвет либеральный отмыться. В Стокгольме и малую толику Донскому не взять алкоголику.