Вокруг себя был никто

Шехтер Яков

– И начался, – продолжил Санжар, – хороший день Помпеи. Представляете: умница, деликатнейший человек Абай, сморкаться в другую комнату выходит, голоса не повысит, а тут прилюдно задницу показывать. Несколько секунд он колебался, да тут Мирза рявкнет:

– Скидавай портки, да рубашку задери, чтоб яйца выкатились.

Санжар снова замолк. Работал он театрально, но эффектно. Минута прошла в напряженном молчании. Первым не выдержал Андрэ.

– И снял?

–А кто бы не снял? – хохотнул Санжар. – После трех дней в общем вагоне

из Бируни в Москву знаете, какой от него дух пошел! А Мирза не успокаивается. Подзывает к себе хозяйку дома и говорит:

– Абай мой лучший ученик, настоящий Мастер. Достоин, чтобы ему не только руки, задницу целовали. Иди поцелуй.

Хозяйка мнется, гости в напряжении, в общем – немая сцена.

– И поцеловала? – сорвалась Вилия.

– Как миленькая. За ней и другие приложились. В общем, комплексы летели во все стороны, только успевай уворачиваться.

– Круто, – опять повертел головой Видмантас. – Ох, круто.

Не знаю, как бы я отреагировала на эту историю всего месяц назад, но тогда, после долгих разговоров о зеркале для ученика, которое представляет собой Мастер, я начала искать в рассказе Санжара глубинный смысл.

«Наверное, – думала я, – Мирза увидел перед собой зажатых, закрепощенных людей, до самой макушки набитых всевозможными „табу“ и „вето“, не могущих не только взглянуть на себя со стороны, но вообще не способных ни на какое другое действие, кроме наработанных условных реакций.

Интересно, а чем бы я ответила на подобное предложение, стала бы целовать задницу Абая или, отказавшись, нарвалась бы на более жесткую раскрутку? Могли бы выгнать, но уходить бы не хотелось, никак не хотелось».

– Танюша, – прервал мои размышления голос Видмантаса, – о чем задумалась?

–Девушка думает о волосатой заднице Мастера, – ответил за меня Санжар. – Абай же чучмек и Мирза тоже. Дикие, примитивные чучмеки, в бане не моются, Пушкина не читали.

«Ну вот, – подумала я, – пошла раскрутка, держись, учительница русского языка».

–Ты зачем про Мастера так плохо думаешь, – вдруг вскинулся Игорь. – Дрянь, дешевка базарная, кто тебя сюда звал, пошла вон сука! – Он угрожающе подался в мою сторону.– Брысь, мымра плоская, кому сказано, поднимайся и катись!

Я посмотрела на Видмантаса, потом на Андрэ. Они сидели с напряженными лицами, делая вид, будто все происходящее к ним не относится.

– Молодой человек, – сказала я, стараясь удерживать ровный тон. – Если вас в детстве не научили, что грубить незнакомым людям неучтиво, то мне придется взять этот труд на себя. Все-таки, по профессии я учительница...

Подхватив со стола пустой стакан, я начала наполнять его водкой. Все присутствующие зачарованно смотрели на меня, а у школьника даже рот приоткрылся от удивления. Налив до самого края, я спокойно поставила бутылку на стол, а стакан протянула Игорю. Пока он соображал, как отреагировать, я резким толчком выплеснула водку прямо в его широко раскрытые глаза.

Мальчишка

заверещал и свалился на пол. Толик рванулся, было, ко мне, но, осаженный рукой Санжара, остался сидеть, злобно посматривая в мою сторону.

– Наш человек, – произнес Санжар. – Действительно, самородок.

Вставлю золотые зубы и женюсь.

Все заулыбались, Игорь поднялся с пола и, вытирая глаза, опять уставился в пространство, Толик совсем обмяк, а Вирга, прижавшись ко мне плечом, ласково потерлась, словно большая кошка.

Потом разговор неловко рассыпался, мы бестолково обменивались пустыми, ничего не значащими фразами, пока Видмантас не перехватил инициативу. Спустя несколько минут Толик, Вилия, Вирга и я оказались в комнатке на чердаке.

– Никто в Вильнюсе не работает, – выговаривал Толик, удобно расположившись в кресле, – все спят, плывут по течению. Просыпайтесь, говорю вам, пробудитесь, спящие!

Его щеки разрумянились, глаза блестели, теперь он казался мне совсем хорошеньким, даже красивым. От враждебности не осталось и следа, он ласково посматривал в мою сторону, продолжая свою незамысловатую проповедь, суть которой можно было выразить одним словом – просыпайтесь. Я плохо понимала, о каком пробуждении он говорит, поэтому решилась на вопрос:

– А ты-то сам к чему стремишься, Толик? Чего тебе нужно в жизни?

– Я хочу просветлеть, – тут же выпалил Толик, и горделиво добавил, – вот о моя главная и единственная цель. А остальное – острова.

–Что-что? – переспросила Вирга.

– Острова в океане жизни, – также быстро ответил Толик, – красивые, покрытые пальмами и прекрасными женщинами, – тут он почему-то перевел взгляд на меня, – но всего лишь острова. Мы же держим путь к материку.

– А как ты понимаешь просветление? – задала я второй вопрос.

– Просветление… – Толик на секунду задумался. – Представь себе колодец, полный мутной, взбаламученной воды. Идет время, муть оседает, и однажды утром ты подходишь к колодцу и видишь дно, гальку, песок, ракушки. Вода больше не мешает, она стала прозрачной, просветлела. Так и с нами, мир представляется нам хаосом и кутерьмой, ибо хаос и кутерьма находятся внутри нас. Но если муть оседает, то и мир вокруг становится прозрачным. В колодце это происходит само собой, а душе человеческой для просветления нужно работать, много работать.

– Покажи нам, как ты работаешь? – попросила Вилия.

– У каждого свой путь, – важно произнес Толик, – у женщин и мужчин все происходит по-разному. В ночь на воскресенье Санжар устраивает большой поход, но только для мужчин, посылайте мужей, они вам расскажут.

Вилия принялась выяснять подробности, а я задумалась о своем, о невеселой судьбе одинокой женщины в грубом мире мужского шовинизма. Даже эти, казалось бы, тонкие, чувствительные люди тоже делили мир по половому признаку, тесно увязывая духовный рост с наличием щетины на подбородке или ношением бюстгальтера.