Вокруг света по меридиану

Файнс Ранульф

Овцебыки лишь всхрапывали и бросались в бегство, как только замечали нас в морозной дымке. Мы продвигались по заснеженной тундре, преодолевая менее двух километров в час. Снегоступы проваливались сквозь рыхлый глубокий снег или застревали в выбоинах. Мы выпили всю запасенную озерную воду, и нас стала мучить жажда. Я глотал снег пригоршнями, но это практически не помогло. Чарли держался теперь почти рядом, и это было хорошо, потому что нередко приходилось идти по гладкому, как стекло, льду небольших потоков, на которых почти не оставалось следов — в противном случае он мог легко потерять «след зверя».

Чарли тоже хотел пить. И мы одновременно замерли, когда в гнетущей тишине до нас донеслось журчание скрытого подо льдом потока. Мы дружно

вонзили ножи в лед. Воды там не было. К вечеру мы нашли мелкий ручеек, скрытый подо льдом толщиной полметра. Мы с жадностью набросились на воду и наполнили бутылки мутноватой жидкостью, засунув их под одежду, чтобы вода не замерзла.

После двенадцатичасового путешествия сквозь туман с неба стали тихо падать крупные хлопья снега. Мы поставили палатку. Наша одежда промокла. Чарли все еще беспокоил один палец на ноге.

«В конце концов, он отвлекает меня от дурных мыслей», — сказал он.

Я вышел на связь с Джинни, которая перебралась на самолете из Танкуэри-фьорда на старую квартиру в Алерте. Я сказал ей, что в наших условиях надеяться на лучшее не приходится, и сообщил наше приблизительное местоположение, однако радиопроходимость была слишком плоха для более продолжительного разговора. Затем отказал примус — в нем не поднималось давление. При осмотре обнаружилось, что кожаный поршень покрылся льдом, мы смазали его маргарином и вернули примус к жизни — в результате смогли согреться и обсушиться.

Видимости почти не было и на следующий день, вокруг отсутствовали хоть какие-то ориентиры. Выходом из положения могло стать письменное счисление, однако было невозможно проверить его, и я продолжал идти по долинам, пока не наткнулся на следы овцебыков, которые вели вверх по узкому дефиле. Пришлось втаскивать сани вверх рывками метра на два за один присест. В конце концов мы достигли вершины гребня, откуда я смог получить представление об окружающем ландшафте. Оказалось, что этот гребень примыкает наподобие ребра к главному хребту, который километра на полтора простирался на запад, пробиваясь сквозь лабиринт каньонов к высокому плато — сплошному снежному полю с озером, протянувшимся в северо-восточном направлении. Это открытие помогло нам привязаться к карте, на которой я вел прокладку маршрута.

Сани часто проваливались сквозь лед на озере и от этого покрылись ледяной кашей. При контакте с воздухом эта каша немедленно застывала. Теперь приходилось волочить за собой сани, которые потяжелели вдвое. Мы срубили эти ледяные наросты с большим трудом. Через семь убийственно трудных километров сани снова пошли легко. Еще пять часов мы пробирались по очень глубокому рыхлому снегу. Мои снегоступы утопали на тридцать сантиметров, а иногда и глубже, пока снег под ними не уплотнялся настолько, чтобы выдержать вес моего тела. Затем я подтягивал сани, которые поддавались с большим трудом. Так продолжалось до самого вечера, когда мы подошли к подножию Боулда-Хиллз на высоте 660 метров над уровнем моря; там мы разбили лагерь в замерзшей лощине. В лощине не было воды, поэтому пришлось растапливать снег — весьма расточительный процесс, если думать о топливе.

Три долгих дня мы пробивались глубокими снегами при температуре воздуха —20°.

Так как наши физические упражнения длились почти непрерывно, мы одевались, так сказать, всего «в два слоя», как на тренировках в горах Уэльса, и ощущали холод только тогда, когда останавливались не более чем на пару минут, чтобы напиться или пожевать снега. Стояла гробовая тишина. Не видно было даже овцебыков. Ничего и никого.

23 сентября мы расположились лагерем у подножия огромного ледника Евгении; его четко сформированное рыло было вооружено рядами сверкающих зубов — сталагмитов, выросших в результате прошлогоднего таяния льда. Клубы тумана перекатывались через плато с востока, однако теперь кромка ледяного щита Гранта словно подрезала наш левый фланг, и, подгоняемые все усиливающимся морозом, мы вышли наконец к северной оконечности плато. Нам пришлось

карабкаться на крутые сугробы и съезжать с них на противоположной стороне. Во время одного из таких восхождений Чарли ушиб бедро, но после непродолжительного отдыха продолжал идти как ни в чем не бывало. Мы с благоговением разглядывали высящиеся башнями ледопады Маунт-Вуда, где два ледника-близнеца сползают на 600 метров вниз к одинокому озеру. Все здесь имело словно намеренно искаженный, временный вид: и гигантские глыбы льда, словно испещренные шрамами; испачканные грязью и почерневшие ледяные стены, вздымавшиеся как чудовищные волны, словно замерзшие в момент удара о какую-то дамбу. В этом хаосе, никогда не знавшем пения птиц, нам чудилось пришествие новых, невиданных катаклизмов. Стоило расслабить шею, чтобы облегчить боль от санных постромков, как начинало казаться, будто вокруг раскачиваются вершины ледопадов, упиравшихся в небо.

Мы были рады покинуть это место, и я попытался найти крошечный поток, вытекающий из озера. Пальцы мороза прошлись по первозданному сооружению озера, и мы по чистой случайности наткнулись на коридор, метров десять в ширину, в нагромождениях валунов. Этот узенький проход в скалах начал тут же спускаться ступеньками с поворотами на северо-запад. У нас уже не оставалось сомнения в том, что мы оказались в верхнем каньоне реки Грант — извилистом ущелье, которое на протяжении пятидесяти километров спускается к морю. У меня исчезла необходимость заниматься навигацией, так как там не было боковых долин. Единственно возможным местом для лагеря мог служить только речной лед. Животные тоже жили, сообразуясь с этой речкой, и мириады крошечных следов лис, зайцев, леммингов, карибу и волков усеивали снежную поверхность вокруг.

Металлические шипы наших снегоступов, давным-давно притупившиеся от хождения по камням, плохо вонзались в лед, отчего меж крутых стен каньона то и дело слышались ругательства двух людей, особенно когда один из них скользил, терял равновесие и ударялся о камень. Нередко под нашими снегоступами проламывался лед, и мы проваливались на метр до самого дна потока. Однако именно благодаря снегоступам, какими бы неуклюжими они ни были, у нас не случилось ни одного растяжения связок.

Сани тоже проваливались под лед. Они купались в воде и застревали так же, как и на плато. Это стоило нам лишней возни и замерзших пальцев. Санная упряжь рвалась от неистовых рывков, когда сани застревали в камнях или опрокидывались, зацепившись за острые камни. Мы подвязывали упряжь парашютными стропами и продолжали путь.

Каньон словно скручивался узлом и извивался змеей; он был заблокирован высоченными черными валунами, и однажды нам показалось, что он намерен карабкаться вверх. Но это было, наверное, оптическим обманом. Одну ночь мы провели между высокими черными стенами в «бутылочном горлышке», шириной всего три с половиной метра. Наша палатка была закреплена на льду над аккуратным круглым водоемом. Мы проглотили по порции соевых бобов и побились об заклад — сколько еще осталось до моря. Снега стало заметно меньше. Местами нам приходилось сотни метров просто волочить сани по голым камням. Несмотря на горы, у нас была хорошая связь с Джинни. Я заснул, предаваясь блаженным воспоминаниям о теплых хижинах в Алерте.

26 сентября, ближе к полудню, река нырнула метров на десять вниз. И с высоты этого водопада мы впервые увидели Ледовитый океан — там, где заливчик Блэк Клиффс-Бей вдавался в берег, чтобы встретиться с устьем речной долины. До самого полярного горизонта перед нами раскрывалась панорама искореженного пакового льда.

Следуя краем замерзшего океана, мы подошли в сумерках к четырем крошечным хижинам, так хорошо знакомым нам. Это было самое северное обиталище людей в Заполярье.

Итак, за 750 суток мы прошли по меридиану 314 градусов из 360. Оставалось 46, чтобы завершить круг. Когда я разглядывал льды, расстилавшиеся перед нами, у меня не оставалось сомнений в том, что самый крепкий орешек еще предстояло расколоть.