Вокруг света за 280$
Шрифт:
— О чем?
— О том, что, похоже, не видать мне теперь новозеландского гражданства. Позвонили в полицию. Я еще рассказывал по телефону, что произошло, а в дверь уже врывалась группа вооруженных полицейских. Нас троих забрали в участок. Там я подробно рассказал, как было дело.
— И чем же эта история закончилась?
— Меня записали в свидетели. А суд должен был состояться через несколько месяцев. Под это мне продлили визу. А потом, когда я подал заявление на эмиграцию, они же написали мне рекомендательное письмо: «Нам нужны люди с активной гражданской позицией».
— Так гражданство дали только по просьбе полиции?
— Нет. Я прошел по очкам: за знание английского,
— И много здесь нужно железнодорожников?
— Не знаю. Я в Новой Зеландии занялся торговлей. Стал импортировать сюда российский лес. Представляешь, какой это был шок! Новая Зеландия сейчас является одним из крупнейших экспортеров леса. Но у деревьев, растущих в стране, где тепло и зимой и летом, годовые кольца вырастают по два-три сантиметра. Поэтому древесина получается рыхлая. Ее только на целлюлозу и перерабатывать. А у деревьев, выросших в Сибири, годовые кольца только в микроскоп можно рассмотреть. Зато и древесина получается крепкая, как сталь.
— И у и как разворачивался бизнес?
— Проблем было много. Во-первых, цельные стволы сюда везти нельзя: там кора, а в ней могут быть всякие жучки-паучки. Поэтому первый контейнер я привез с уже готовыми досками. Но и их встретили с подозрением. Поставили мой груз отдельно от остальных, вызвали специальную дезинфекционную бригаду, а ядовитый дым использовали в такой сильной концентрации, что потом в контейнеры без противогаза нельзя было зайти. Открываем первый контейнер: доски чистые, а на полу возле самой двери лежит огромный короед! Ну, все, думаю, пропал! А таможенники, наоборот, увидев дохлого жука, обрадовались: «Вот видишь, какая у нас эффективная дезинфекция, всех вредителей потравили».
— И как идет торговля?
— Нормально. Я и в России занимался лесом. У меня была фирма по вертолетной трелевке леса. Мы работали в заповедниках, в водоохранных зонах. Там, где сплошная вырубка запрещена.
— Это же дорого.
— Так кажется только на первый взгляд. Действительно, себестоимость одного кубометра при вертолетной трелевке 50 долларов, а при обычной, тракторной, только 13. Но в России, когда получаешь лицензию на заготовку леса, то в соответствии с инструкцией, действующей еще с тридцатых годов, должен убрать с участка все подчистую. А зачем? Ведь реально на нем всего 10–20 процентов деревьев, которые можно с выгодой продать. За «недоруб» выписывают штрафы, поэтому лесозаготовители просто вынуждены рубить все подряд, тратя на это время, силы и деньги. Хорошо еще, что срубленный лес вывозить не заставляют. Его обычно просто тракторами втаптывают в землю.
— А чем же отличается вертолетная трелевка?
— При ней можно работать аккуратно, буквально с ювелирной точностью. По тайге проходит лесник и на деревьях, которые мешают расти молодняку, делает отметки. Лесорубы валят только их. А вертолетом уже срубленные деревья вывозят к ближайшей трассе. Получается, кстати, что и на строительство подъездных дорог тратиться не нужно. Это уже большая экономия. Я уж не говорю про экологическую выгоду.
— И кто же это придумал?
— Не знаю, кто именно. Но в Америке этим занимаются уже очень давно. Я сам это видел, когда был там на стажировке. Она проходила под эгидой российско-американской комиссии Гора — Черномырдина. Когда из молодых бизнесменов отбирали кандидатов на стажировку, оплачиваемую, кстати, американским правительством, я на собеседовании так прямо и сказал: «Хочу посмотреть,
— И как же пошел бизнес?
— Планы были грандиозные. Я хотел развить свою фирму, даже договорился взять в лизинг в Канаде дирижабль, это позволило бы снизить себестоимость трелевки до 7 долларов. Это сделало бы ее даже дешевле обычной. Но меня достала налоговая полиция. Они регулярно вламывались ко мне в офис, реквизировали документы и держали их у себя месяцами. Бухгалтеру приходилось ходить к ним, как на работу. Но последней каплей, переполнившей чашу моего терпения, было ультимативное требование губернатора Хабаровского края брать на работу летчиков только из местного управления. А я ведь не из вредности договаривался с их коллегами из Владивостока, а потому, что они расценки устанавливали разумные. Пришлось закрывать фирму. Двести человек потеряло работу. И кто от этого выиграл, не понимаю! Я после этого и уехал в Новую Зеландию — под предлогом изучения языка, но на самом деле с прицелом на эмиграцию.
Русских в Новой Зеландии никогда много не было. Если кто и попадал, то надолго не задерживался, переезжая в Австралию или США. И сейчас, после массовой эмиграции девяностых годов, в стране не больше шести тысяч русских, пять тысяч из которых сосредоточено в Окленде, а остальные — в Веллингтоне, Крайстчерче, Данидине, Гамильтоне.
В Окленде действуют Русское общество Новой Зеландии, информационная служба помощи российским эмигрантам, выходит в эфир радиопрограмма на русском языке, издается газета, работают Русский клуб и воскресная школа. Но центром русской общины по-прежнему остается Русская зарубежная православная церковь.
Окленд удивительно напоминает уменьшенную копию Сиднея. Небоскребы из стекла и бетона, остатки «исторических» зданий конца XIX в., мост Харбор-бридж — все, как и в столице Австралии, но меньше по размеру. Только телевизионная вышка Скай-тауэр здесь выше — 328 метров.
В Окленде я надолго задерживаться не стал. В конце зимы самое теплое место должно было быть на крайнем севере страны. Туда я и отправился.
Первый новозеландский водитель Брин Грант-Маки провез меня всего пару километров, но на прощанье дал свою визитную карточку.
— Если будет нужна помощь, сразу звони.
Фангарей (по-маорийски — Драгоценная бухта) был основан англичанами как торговый порт для отправки древесины и смолы деревьев каури. Потом в окрестностях города стали добывать уголь, сеять пшеницу, разводить крупный рогатый скот, строить суда. Сейчас здесь крупнейший коммерческий центр Северных земель.
В бухте, на стоянке яхт, я поинтересовался, не нужны ли кому-нибудь матросы. Но до начала сезона осталось еще несколько месяцев, и все яхты стояли на приколе. Часть из них пустовала, в других, как в собственных домах, жили яхтсмены. С одним из них я разговорился на берегу.
— Жаль, у меня нет на яхте свободного места. Не могу пригласить тебя к себе переночевать.
Так и пришлось мне спать на берегу реки, недалеко от гаражей для моторных лодок.
На окраине Фангарея находится живописный водопад. Это был первый водопад, встретившийся мне в Новой Зеландии. Но потом я имел возможность убедиться, что по количеству водопадов на единицу площади эта страна — одна из первых в мире. Утро я потратил на поиски: вначале водопада, а потом выезда на трассу. Но попал туда как раз вовремя: только-только начался проливной дождь, как я застопил «Мерседес».