Вокруг трона

Валишевский Казимир Феликсович

На Украйне Екатерину ждало разочарование: Безбородко, заведовавший до сих пор материальной частью путешествия, испугавшись чрезвычайных расходов, вызванных им, посоветовал местному губернатору быть экономнее. Губернатором был не кто иной, как знаменитый Румянцев. Он не заставил себе повторять это два раза: сократил все импровизированные помещения до строго необходимого и не позаботился о парадном убранстве Киева, святого города, который государыня заранее мечтала показать своим гостям. «Скажите императрице, что мое дело брать города, а не украшать их», ответил он Мамонову, которому было поручено передать ему замечание. Волшебство, ожидаемое императрицей, началось только в Крыму. Там Потемкин лично занялся устройством декорации. Один из его помощников, Чертков, сам едва был в состоянии постичь чудеса, выполнению которых содействовал: «Я был с его светлостью в Тавриде... за два месяца до прибытия императрицы... и спрашивал себя, что собирается он показать там ее величеству. Все было пусто! Когда я вернулся с ее величеством, то встретил Бог знает какие чудеса, и черт знает откуда взялись учреждения, войска, население, татары в богатых одеяниях, казаки, корабли. Я чувствовал себя, как во сне, я не верил собственным глазам»... Это изумление разделяли все современники,

которым пришлось убедиться в перемене, происшедшей в этих пустынных степях по взмаху волшебной палочки. «Каким волшебством можно создавать подобные чудеса?» – спрашивал Ланжерон. Но он тут же ответил на свой вопрос. «Надо сознаться, что они созданы благодаря тирании и грозе, и повлекли за собой разорение нескольких областей. Из населенных губерний Малороссии и тех местностей, где императрица не должна была проезжать, выгнали все население, чтобы заполнить эти пустыни: тысячи селений опустели на некоторое время, и все их жители со своими стадами перекочевали на различные назначенные пункты. Их заставили выстроить на скорую руку искусственные деревни по более близким берегам Днепра и фасады деревень в более отдаленных пунктах. По проезде императрицы всех этих несчастных погнали обратно домой; много народу перемерло, не выдержав таких переселений... Будучи тридцать лет спустя генерал-губернатором этих областей, я сам убедился в справедливости этих подробностей, показавшихся мне сначала сказочными».

Свидетельство точное, достоверное и убедительное. В Киеве сели на суда, чтобы спуститься по Днепру. Этот способ передвижения наиболее соответствовал привычкам и вкусам Екатерины. Таким же образом в 1767 г. она спустилась по Волге до Костромы, захватив с собой посланников венского, берлинского и датского. Французский посланник не был тогда в их числе, – но он имел свои основания не поехать. Тогда для переездки императрицы и ее свиты оказалось вполне достаточно десяти галер, «крытых, разделенных на отделения и меблированных, из которых одна, царская, вмещала полный апартамент с гостиной, где государыня обедала с двенадцатью лицами свиты без всякой тесноты», по словам барона д’Ассебурга. Теперь совсем другое дело. Днепровская флотилия состояла более чем из 20 судов с 3000 человек команды. Акварель Жана Линдсея, [145] живописца этого странствующего двора и походной феерии, рисует нам красивый вид встречи Екатерины с Понятовским. Во главе стояли три парусных барки, одинаковых размеров и однообразно разукрашенные красной краской и золотом. На их палубах было сооружено что-то вроде павильонов и находились площадки с выстроенными на них солдатами в боевом порядке. Первая из этих галер, носившая название «Днепр», занята была императрицей. Рядом стоял «Буг», где помещался князь Потемкин и его племянницы графини Браницкая и Скавронская. Немного сзади, третья барка «Десна», служила столовой. Далее следовали гуськом «Снов», с графами Безбородко, Ангальтом и Левашовым; «Сейм», с иностранными послами, в том числе с «дипломатическим жокеем», принцем де Линь; «Импет», где дурачился Лев Нарышкин; «Орел», где помещался граф Чернышов с дочерью; «Иоз», с менее важными лицами свиты и личными секретарями и т. д.; «Самара» и «Кубань» предназначались под кухню и склад провизии; «Тавель» и «Дон» образовали военное прикрытие. «Золото и шелк, – рассказывает граф де Сегюр, – блистали в богатых помещениях, устроенных на палубах. Каждый из гостей имеет на своей галере комнату и кабинет, где роскошь соперничает с изяществом, удобный диван, превосходную постель из пестрой тафты и бюро из красного дерева. На каждой галере своя музыка. Множество шлюпок и лодок снуют беспрестанно во главе и по бокам этой эскадры».

145

Любезно показанная нам графиней Марией Браницкой.

Понятовский истратил три миллиона за три месяца, чтобы встретить императрицу в Киеве, пустить перед ней фейерверк, пробеседовать с ней три четверти часа и выслушать от Безбородко уверение в том, что война с Турцией не близка! Ему впоследствии стоило дешевле жить бок о бок с государыней на набережной Невы, в С.-Петербурге. Только тогда уже он потерял корону и лишил свой народ политического существования. Участники волшебного путешествия едва заметили это королевское появление. Гений князя Таврического доставлял им ежедневно так много развлечений. «Все остановки рассчитаны так, чтобы путешественники не испытывали ни малейшего утомления. Флотилия останавливается только перед живописно расположенными местечками и городами. Громадные стада оживляют луга, толпы крестьян усеивают берега; множество лодок с молодыми парнями и девушками, распевающими свои родные сельские песни, окружают беспрестанно галеры». Мы заимствуем это описание у графа де Сегюра, соседа по «Сейму» с принцем де Линь, который будил его каждое утро стуком в тонкую перегородку, разделявшую их постели, и делился с ним своими экспромтами. Час спустя егерь принца приносил молодому дипломату письмо на шести страницах, «где мудрость, шутки, политика, любезности, военные анекдоты и эпиграммы» спутывались и сталкивались в невообразимом смешении. «А между тем никогда не существовало переписки более точной и постоянной, как этот ежедневный обмен писем между австрийским генералом и французским посланником, помещавшимися бок о бок на одной и той же галере, вблизи северной императрицы и плывущими по Борисфену, через страну казаков, чтобы посетить землю татар». [146]

146

Гр. де Сегюр. Мемуары.

Этот австрийский генерал и этот французский посланник – сама Европа, Европа политическая и Европа просвещенная, культурная и образованная, которую Екатерина ведет за собой через земли казаков и татар, по волшебным странам обаятельной мечты – это высшая лесть всемогущего фаворита гордости его честолюбивой возлюбленной.

Разные приключения, конечно, нарушали иногда продолжительное очарование. Прекрасно выстроенные и благоустроенные с декоративной точки зрения, суда флотилии не обладали такими же блестящими мореходными качествами. Однажды галера императрицы, подхваченная течением, с размаху ударилась о берег, и Екатерина подверглась серьезной опасности. Она запретила разговоры

об этом происшествии, которое иностранные дипломаты, оставленные с Норманд`eцом в Петербурге и изнывавшие там от скуки, старательно раздували. В Каидаке, в тридцати верстах от Херсона, высадились на берег. В Херсоне произошла встреча с Иосифом, несколько сконфуженным довольно бесцеремонным приглашением и собственной готовностью принять его. Он ничем не обнаружил своей досады, но вымещал ее в ворчливых бюллетенях, посылаемых им фельдмаршалу Ласси, где он упорно отказывался разделять восхищение своего царственного друга и остальных спутников.

«В этом путешествии царит невероятная путаница. Сход на берег продолжительный и затруднительный. На судах больше вещей и народу, чем могут вместить экипажи, и лошадей не хватает для запряжки. Кто-нибудь летит вперед, остальные торопятся за ним. Князь Потемкин, один, сходя с ума по музыке, везет за собой сто двадцать музыкантов; а когда какой-то бедный офицер ужасно обжег себе руки порохом, то четыре дня некому было оказать ему помощи. В путешествии по суше господствует такой беспорядок, какого нельзя себе представить; часть карет еще не выгружена; все захватывают кибитки, местные повозки, куда складывают свой багаж. По этим беспредельным равнинам несутся, слома голову, по шести, восьми карет в ряд; и хотя делают в день не более 32 верста, но экипажи ломаются, посуда разбивается, матрацы, багаж – теряются; все валяется по степи и всего не хватает, когда спохватишься. Еды в изобилии, но все по большей части невкусно, все холодное, черствое. Наконец, не будь императрицы, которая очень любезна, и нескольких господ, в особенности, иностранцев, общество которых терпимо, такое времяпрепровождение могло бы обратиться в сущее наказание».

Можно извинить упреки, делаемые царственным путешественником по адресу кухни Екатерины: в самый день его встречи с императрицей он чуть было вовсе не остался без обеда, так как мундшенки ее величества заблудились в дороге или опрокинулись вместе с кибиткой. Князь Потемкин, по обыкновению, спас положение, изобразив из себя повара совместно с графом Браницким. Вдвоем они состряпали обед, который, впрочем, главный гость нашел отвратительным. – Дурное расположение духа Иосифа не улучшилось во время дальнейшего путешествия. То ему не нравилось, что его провезли по непроезжаемым дорогам, чтоб показать «ангорских козла и козу в подобии английского парка», наскоро разбитого Потемкиным в окрестностях Бахчисарая. То он замечает, что для устройства фейерверка в Карасубазаре роту бомбардиров заставили сделать несколько тысяч верст, нарочно выписав ее из Петербурга.

Сама Екатерина не замечала и не хотела замечать ничего подобного. Она чистосердечно восхищалась чудным зрелищем, которое развертывали перед ее глазами. Она высказывала уверенность, что Крым со временем вознаградит с лихвой за все расходы по его завоеванию и путешествия для ознакомления с ним. Только на возвратном пути она, как будто, несколько разочаровалась и омрачилась. До императрицы дошли вести о неурожае. Голод казался неминуем, и она не видела возможности бороться с ним. Четырех миллионов, ассигнованных на путешествие, оказалось, не хватило и на половину его. Но Европе пустили пыль в глаза; по справедливости, приходилось расплачиваться за славу и удовольствие. И Россия, конечно, как всегда, должна была платить.

Россия же со своей стороны не была и не могла быть ослеплена. Она не числилась в числе приглашенных и ничего не видела. Болотов рассказывает, что в Туле, при приезде государыни, которую ожидали около полудня, все улицы были запружены народом с раннего утра. Но лишь только показался экипаж ее величества, как вся толпа бросилась ниц и пролежала так во все время проезда императорского поезда. Когда первые головы решились подняться, императрица была уже далеко.

Новое великолепие, которым окружали себя современные государи, одетые по-европейски, еще не было доступно этому народу, подчиненному традициям татарского ига. Его судьба – все еще повиноваться и благоговеть, не принимая никакого участия в удовольствиях, оплаченным его потом и кровью, даже не понимая и не видя их.

Глава 5

Конец царствования [147]

I. – Закат. Упадок физических и умственных сил. – Меланхолия. – Признаки государственного утомления и обеднения. – Сильное сопротивление. – Смертельный удар. – Неудавшийся брак Александры Павловны. – Густав шведский в Петербурге. – Придворные интриги и дипломатические маневры. – Идиллия. – День обручения. – Все рушится. – Жених не приедет. – II. Екатерина еще борется. – Веселый вечер в Эрмитаже. – На другой день. – В уборной. – Трон Понятовского. – Статуи и карикатуры. – Памятники в Саратове и С.-Петербурге. – История.

147

Щербачев. «Полемические статьи» в «Русской старине», V; «Политическая переписка» в Архиве французского Министерства иностранных дел; «Политическая переписка», изданная Германом в его «Истории России» (дополнительный том); Переписка Екатерины и очерк барона Будберга о предполагавшемся браке великой княжны Александры в «Сборнике Р. И. О.», IX; Переписка Екатерины и великой княгини Марии Федоровны, ее невестки, с Павлом, «Русская Старина», IX; «Переписка» Безбородко, Завадовского, Чернышева с Воронцовым, в Воронцовском Архиве, XII, XIII; Переписка Ростопчина в «Русском Архиве», 1876. Переписка Бантыш-Каменского, там же; Переписка Панина с Репниным в «Сборнике Р. И. О.», XVI; Гильфердинг, «Документы» в «Русской Старине», XII; «Записки» Башилова, Шишкова, Голицына, Греча, Массона, Ростопчина, Санглена; Протокол о смерти Екатерины в «Осьмнадцатый веке», I, 484.

I

Турецкая война, где успех сменялся неудачами, и еще менее счастливая шведская война, последовавшая за крымским путешествием, знаменуют закат. В 1792 г. великий режиссер, ставивший феерии, умер в Молдавии на краю канавы. Это конец эпопеи. Теперь Екатерине одной пришлось нести все бремя, взваленное на ее плечи тридцатью годами усилий, почти всегда удачных, и всего колоссального здания огромной империи, расширенной ею. – Она осталась одна с Зубовым! И Женэ, дипломат-революционер, еще терпимый ею при ее дворе, писал Демурье: «Такое неограниченное доверие к человеку столь мало образованному заставляет предполагать, что императрица, оскорбленная властью, захваченной Потемкиным, хочет доказать свою способность управлять одна. Но неумолимая природа восстает против такой вспышки честолюбия. Екатерина явно стареет, она сама видит это, и ее душой овладевает меланхолия».