Вокзал для одного
Шрифт:
– Отсюда выйдет лишь один из нас, – говорит она…
… и я слышу совсем другой голос. Я не верю своим ушам. В горле встает ком. Я поворачиваюсь.
Господи, так и есть!
Рядом сидит Верка. Моя маленькая, милая, добрая, заботливая и преданная девочка, в которую я когда-то влюбился до беспамятства, которая подарила мне сына и которую я теперь уже безвозвратно потерял. Она плачет. Прощается со мной. Пульс все ниже, удары все реже. Мои ощущения были точны, пульсирует уже не прибор в далекой галактике – пульсирует башня, в которой мы сейчас
Мы беремся за руки. У меня уже нет эмоций, у меня ступор.
– Помнишь, как мы познакомились? – спрашивает Вера.
– Такое забудешь. Свалилась ко мне в аську с категорическим нежеланием заниматься оральным сексом.
– Ага… А помнишь, как вместо себя подругу на первое свидание привела?
– Помню. Знаешь, если бы ты не села за соседний столик, не сидели бы мы и здесь. Твоя Маринка не в моем вкусе…
– Ну, иногда Любовь при ближайшем рассмотрении выглядит иначе, чем ожидаешь…
Она смеется. Это смех сквозь слезы. Ее руки уже холодеют. Где-то там, наверху (я по-прежнему уверен, что мы находимся в подземелье, а не в предбаннике рая), люди в бирюзовых халатах и с запахом табака пытаются спасти жизнь моей девочке: подключают дефибрилляторы, вкалывают какие-то препараты, суетятся, кричат. Верка в аварии потеряла много крови, у нее серьезные внутренние повреждения, и сердцу тяжело прокачивать через это переломанное тело достаточное количество насыщенной кислородом крови. Едва ли что-то поможет. Волшебству конец.
– Поцелуй за меня Мишку, – говорит она и отнимает руки. – Берегите себя… иди.
Никакого долгого прощального поцелуя, никакой этой сентиментальной киношной чепухи. Нам не дают нормально попрощаться, ибо здесь все как в жизни. Пришло время – до свидания, сопливых вовремя целуют.
Я поднимаюсь на ноги. Вера остается сидеть на нижних ступеньках лестницы. Здание разрушается. Плиты трескаются и крошатся, обломками ложатся к подножью стен, отовсюду летит пыль. Каждый новый удар звучит так, будто в здание лупит ядро. Куски бетона падают рядом, но ни один не задевает нас.
– Уходи, уходи, – говорит Вера… и теперь уже не Вера, а Люба… точнее, сама Любовь. Они снова поменялись обликом…
…потом Вера опять вернулась.
Я не ухожу. Во мне тоже будто что-то взрывается. Я понимаю, зачем перся в такую даль на этом гребаном электровозе. Старуха говорила, что цена жизни – секунда, и не зря она мне это говорила. Одной секундочки достаточно, чтобы в голове появилась одна разрушительная идея.
Я хватаю Верку за руку, тащу за собой к выходу.
– Что ты делаешь?! Ты меня не вытащишь!!!
– Заткнись! – кричу в ответ. Ситуация чем-то напоминает нашу последнюю перепалку в автомобиле. – Вечно со мной спорила, помолчи хоть сейчас!
Я толкаю ее к двери. Она растерянно смотрит на меня.
– Уходи
Верка колеблется. Она все еще плачет, но слезы уже не те. Это слезы надежды.
Наверху, под самым сводом, что-то громко взрывается. Мы в ужасе приседаем. Я кричу Верке, что есть сил, но сердцебиение Вселенной уже почти невозможно перекричать.
– Убирайся отсюда!!!! Бегом!!!
Я толкаю ее в плечо. Она едва не проваливается в тамбур, потому что массивные и неповоротливые двери, требовавшие раньше приложения усилий, теперь распахиваются сами и в обе стороны, как дверцы салуна. Снаружи тянет свежим воздухом.
– Все, любимая, вали отсюда!
Я хочу послать воздушный поцелуй, но она, наверно, видит в моем лице что-то такое, что побуждает ее в последнее мгновение броситься ко мне и поцеловать в губы. Горячо и нежно… и я вспоминаю, наконец, как это было здорово – гнаться, ждать, искать и изнывать в тоске.
Если есть боль – значит, есть и любовь.
Что ж, и теперь я один. Прислушиваюсь к ощущениям. Впрочем, тонкий глагол «прислушиваться» в данном случае едва ли применим – грохот стоит такой, что я не сумел бы услышать даже собственный кишечник. Башня распадается на куски, фонари и светильники взрываются, летят вниз дождем мелких осколков, штукатурка сыплется на голову, от стен отлетают последние мраморные плиты, будто кто-то снаружи продолжает молотить в здание гигантским кулаком. Этот «кто-то» явно пришел за мной.
Я сажусь на ступеньку, в то самое место, где только что сидела моя возлюбленная. Лестница еще цела, но у меня есть ощущение, что она скоро провалится в тартарары. Тогда и я провалюсь вместе с ней. Свободное падение, о котором всегда мечтал.
Сижу, смотрю, как все вокруг расплывается, словно на размокшем акварельном рисунке. Пытаюсь вспомнить какую-нибудь молитву. В конце концов, нельзя просто сидеть и ждать, когда душа твоя распадется на наночастицы и развеется по ветру. Если уж тебе посчастливилось перед смертью узреть лик Любви, то и умереть ты должен как-то достойно и торжественно, благо пафос здания вполне позволяет ощутить себя Лениным, лежащим в своем просторном саркофаге.
Нет, ничего на ум не приходит. И чувства тоже какие-то странные. Слезы были чуть раньше, когда я ехал сюда, а здесь – покой. Вера спасена, Мишке с ней будет лучше. Я хоть и неплохой папа, все-таки женской сноровкой не обладаю, так что…
Я вздыхаю и ложусь на ступеньку, вытянув ноги. Свод башни теряется во тьме, но мне кажется, что я вижу кусочек звездного неба. Тучи ушли.
Я закрываю глаза…
Рассказы о том, что перед смертью человек вспоминает всю свою жизнь, даже не смешны. Никто не знает точно, о чем думает человек и что он видит, когда до смерти остается полшага. Байки все это, потому что увидевший смерть обратно не вернулся и не рассказал ничего.