Вокзал потерянных снов
Шрифт:
Было уже ясно, что мотыльки тоже способны их чувствовать. Плотный рой развалился, самый маленький мотылек, с увечным телом и короткими крыльями, отпрянул в сторону и выпростал чудовищный язык. Подрожав, этот язык метнулся обратно в капающую слюной пасть. Меньший мотылек будто ополоумел, он метался в воздухе, описывал круги вокруг свирепого паука и его жертвы.
Вот он застыл на миг, а затем сорвался в пике, полетел на восток, к Грисскому меандру.
Дезертирство меньшего братца смутило мотыльков. Они рассеялись, закрутили головами, вовсю замотали глазными стебельками. Завороженные этим зрелищем рукохваты опасливо отступили.
Давайте
Боевая готовность! – скомандовал пес-рукохват рукохвату Рескью.
Разлетевшись в стороны, подальше от сцепившихся единоборцев, мотыльки закружились, а левши закричали друг на друга.
Атаковать! – потребовал тот, что паразитировал на тощем клерке. И в голосе его был слышен страх. – Атаковать!
Старуха вдруг резко метнулась вперед, подчиняясь команде пугливого левши. Но в тот же момент один из мотыльков повернулся к приближающейся паре рукохватов и застыл.
В это мгновение два других мотылька устремились на подмогу истязаемому сородичу. Один из них погрузил тяжелое костяное копье в открытый живот Ткача. Громадный паук прянул назад, а второй мотылек набросил, точно лассо, ему на шею членистое щупальце. Ткач проворно нырнул в другое измерение, щупальце потянулось за ним, удержало половину его тела в небе над Нью-Кробюзоном. Паук дергался, силясь освободиться, но левши этого уже не замечали. К ним устремился третий мотылек.
Правши ничего не видели, но зато чувствовали психоэнергетические вопли ужаса – их седоки поворачивались и так и сяк, чтобы удержать в зеркалах приближающегося мотылька.
Огонь! – скомандовал клерк своему правше. Старуха открыла рот и высунула сложенный желобком язык. Резко втянула воздух и плюнула изо всех сил. По языку пронесся поток раскаленного газа, в ночном сумраке эффектно расцвело облако клубящегося пламени, покатилось на мотылька.
Прицел был верен, но от страха левша слишком рано дал команду. Клуб маслянистого пламени рассеялся, не успев коснуться мотылька. А в следующий миг тот исчез.
Запаниковавшие седоки приказали своим правшам искать тварь.
Ждать! Ждать! – кричал пес, но его никто не слушал. Рукохваты носились по небу наугад, левши высматривали врага в зеркалах.
Вот он! – завизжала девица, заметив мотылька, когда тот камнем падал на город.
Остальные рукохваты развернулись, глядя в зеркала, и дружно завопили от страха. Рядом с ними очутился другой мотылек.
Он подкрался сверху, пока искали его брата, и теперь, когда левши повернулись, он возник прямо перед их глазами – распростертые крылья заполнили все зеркала. Молодой человек – носитель левши – успел закрыть глаза, а напарник получил команду плюнуть. Но запаниковавший правша, занимавший тело ребенка, отправил шар пылающего газа по крутой дуге, задев ближайшую пару рукохватов.
Обожженные им переделанный и хепри закричали в аудио– и парадиапазонах. Они, корчась в страшных муках, полетели вниз и умерли на полпути. Вскипела кровь, а кости растрескались от чудовищного жара. Останки упали в грязные воды Вара и пошли ко дну. Над рекой поднялось облачко пара.
Женщина-левша замерла,
Одновременно он плюнул наугад, пробуравив мглу газовым пламенем. Край облака чуть не задел Рескью, который пытался выполнять телепатические команды своего запаниковавшего левши. Маневрируя, дабы избежать огня, он врезался прямо в раненого мотылька.
Тот затрясся от боли и страха. Ткач уже выдернул конечности из его истерзанного тела, и мотылек, беспомощно трепеща крыльями, полетел вниз, к гнезду. Из его ран лилась кровь, конечности так сильно корчились в агонии, что ломались в суставах. Сейчас ему было не до пищи. Но все же спазматическим движением он выпростал лапу в сторону налетевших врагов. Щелкнула громадная клешня, точно секатор, и одно это роковое движение лишило головы и Монтджона Рескью, и собаку.
Головы полетели вниз, во тьму.
Рукохваты остались живы и в сознании, но тела носителей им уже не подчинялись. Человек и собака дергались в последних судорогах, струями хлестала кровь, заливая рукохватов, – а те оглашали эфир воплями ужаса и что было сил впивались пальцами в чужую мертвую плоть.
Они были в полном рассудке до последнего мига, пока не ударились о бетон на задворках Малой петли, пока не разлетелись на кровавые ошметки и костяные осколки. Сила рукохватов – в их разуме; крепким телом никто из них похвастать никогда не мог.
Водяной с повязкой на глазах почти справился с упряжью, которая его связывала с зачарованной мотыльком женщиной. Последняя застежка – и он умчится прочь… Но этой мечте исполниться не было суждено – мотылек набросился, обвил бесчисленными конечностями добычу, притянул к себе, выпростал язык, ощупью нашел у женщины рот и принялся жадно лакать сны рукохвата.
Ему достался вкусный и питательный напиток. В нем, как крупинки зерен в кофе, попадались и мысли носителя. Мотылек обшарил женское тело, нашел пристегнутого к ее спине водяного, проткнул его дряблую плоть твердой, будто кость, конечностью. Правша завопил от страха и острой боли, а мотылек ощутил разлившийся в воздухе ужас. На миг он растерялся – чей это еще разум появился рядом с его пищей? Но тотчас еще крепче прижал к себе добычу, решив, что сначала осушит этот мозг, а затем и очередь другого настанет.
Водяной безуспешно дергался, пытаясь освободиться, пока мотылек трапезничал.
Чуть поодаль от своего кормящегося родича мотылек, поймавший Ткача, хлестнул сразу в нескольких измерениях грозным хвостом-щупальцем. Огромный паук мерцал в небе, появлялся и исчезал, чтобы через долю секунды вернуться. И всякий раз, когда появлялся, начинал падать, не сопротивляясь гравитации. Затем перескакивал в другой мир, а там пытался, используя набранное ускорение и силу рычага, избавиться от засевшего в теле гарпуна, стряхнуть мотылька. Но тот был упорен и ловок, держал крепко, крутил сальто вокруг своей добычи, и Ткачу все приходилось повторять сначала.