Вокзал потерянных снов
Шрифт:
Игры в Каднебаре зависели от веяний моды. В последние дни этой весны в фаворе были бои между командой из двух переделанных и тремя сторожевыми сестрами хепри. Хепри привлекались из Кинкена и Ручейной стороны весьма внушительными денежными посулами. Они годами тренировались вместе, чтобы получилась команда из трех религиозных воинов, которая по своей подготовке не уступала хеприйским богиням-стражам, Стойким сестрам. Подобно Стойким сестрам, одна самка дралась с помощью сети ловушки и пики, у другой был арбалет и кремневое ружье, а у третьей — хеприйское оружие, которое люди окрестили жалом.
Когда из под шкуры весны начало проклевываться лето, ставки делались все крупнее и крупнее.
Далеко от цирка, в Собачьем болоте, Бенджамин Флекс мрачно
Маньяк-вырвиглаз оставил в канализации еще одну изуродованную жертву. Ее обнаружили беспризорники. Верхняя часть тела жертвы свисала из сточной трубы над Варом.
Найденная на окраинах Ближних стоков женщина умерла от многочисленных колотых ран с обеих сторон шеи, как будто она попала между лезвий гигантских зазубренных ножниц. Когда ее обнаружили соседи, на теле нашли документы, свидетельствующие, что покойная была полковником-осведомителем милиции. Слухи об этом разнеслись повсюду. Джек-Полмолитвы нанес удар. В трущобах и клоаках никто не оплакивал его жертву.
Лин и Айзек, когда могли, урывали время, чтобы тайно провести ночь вместе. Айзек видел: с Лин творится что-то неладное. Однажды он усадил ее перед собой и попросил рассказать, что ее тревожит, почему она не участвует в этом году в конкурсе на приз Шинтакоста (этот вопрос, как всегда, вызвал у нее саркастическую ухмылку по поводу критериев отбора кандидатов), над чем и где она работает. Лин погладила его руку, давая понять, что благодарна за участие. Сказала, что в укромном местечке делает скульптуру, которая, возможно, станет предметом ее гордости. Но Айзеку не следует расспрашивать. Это вовсе не означает, что она отстранилась от мира. Может быть, через пару недель она снова появится в каком-нибудь из баров Салакусских полей, чтобы повеселиться с друзьями, хотя уже и без прежнего задора.
Она подтрунивала над Айзеком — мол, подозрительно быстро улетучился его гнев на Счастливчика Газида. Айзек рассказал о своем нечаянном эксперименте с сонной дурью, случившемся месяц назад; он в гневе кричал, что намерен проучить Газида. Айзек описал удивительную гусеницу, явно неравнодушную к этому наркотику. Лин больше не бывала в Барсучьей топи и не видела гусеницу, но рассказ о ней показался удивительным, даже если принять во внимание, что Айзек привык преувеличивать.
Лин с нежностью подумала об Айзеке и искусно перевела разговор на другую тему. Она спросила, какую же, по его мнению, пользу могла извлечь гусеница из такой необычной пищи. Откинувшись на стуле, Лин наблюдала, как его лицо расплывается в зачарованной улыбке. Он с жаром признался, что на этот счет есть несколько соображений. Она попросила как-нибудь растолковать теорию кризисной энергии, полагает ли он, что это поможет Ягареку полететь? И Айзек стал оживленно излагать свои мысли, испещряя рисунками клочки бумаги.
На Айзека было несложно повлиять. Иногда Лин чувствовала: Айзек знает, что им манипулируют, и досадовала, с какой легкостью он выкладывает свои заботы. В его бессистемных скачках от одной темы к другой она угадывала признательность вкупе с искренним раскаянием. Он понимал, что его роль — беспокоиться вместо нее, принимать на себя ее печали, и он так и делал, однако это требовало от него усилий, это было его тяжким долгом, в то время как большая часть его разума полнилась мыслями о теории кризиса и о пище для гусеницы. Лин позволила ему снять с себя заботы о ней, и он с благодарностью это принял.
Лин не могла допустить, чтобы он проявлял повышенный интерес к ее делам. Чем больше он будет знать, тем большей угрозе ее подвергнет. Она не знала, какой властью обладает ее могущественный хозяин: догадывалась лишь, что у него есть телепатические способности, однако не рисковала проверить это. Ей хотелось лишь закончить работу, получить деньги и убраться из Костяного города.
Каждый
У статуи уже появились бедра и вторая нога, начала оформляться талия (насколько это слово применимо к анатомии господина Попурри). Цвета не были натуралистичны, но передавали оттенки чувств: они были неотразимы, притягательны. Это было поразительное творение, под стать оригиналу.
Несмотря на попытки Лин оградить свой разум, беспечная болтовня господина Попурри все же проникала в него. Она поймала себя на мысли, что прислушивается к его словам. В ужасе попыталась выкинуть их из головы, но тщетно. В конце концов она с удивлением обнаружила в себе шевельнувшееся любопытство: кто же сумеет наложить лапу на все операции с «улетным варевом» в Звонаре? Открытие ее ошеломило. Лин поняла, что все чаще размышляет о Ма Франсине. Господин Попурри говорил о ней в пренебрежительном тоне, однако имя вновь и вновь проскакивало в его монологах, и было ясно, что он обеспокоен.
К своему удивлению, Лин начала сопереживать Ма Франсине. Вряд ли она могла вспомнить, как это началось.
Впервые осознала это, когда господин Попурри в насмешливом тоне рассказывал об ужасном нападении на двух курьеров, которое произошло прошлой ночью, в результате чего огромное количество некоего неназванного вещества, сырья для какого-то производства, оказалось похищенным налетчиками-хепри из банды Ма Франсины. Лин ощутила некоторое удовлетворение. Пораженная этим, она на мгновение приостановила слюнную работу, задумалась над своими чувствами.
Ей хотелось, чтобы Ма Франсина победила.
В этом не было никакой логики. Стоило задуматься над ситуацией, как вся уверенность улетучивалась. Говоря разумно, ее не должно заботить, кто из соперничающих драгдилеров и бандитов одержит верх. Но в глубине души она уже считала неведомую Ма Франсину своей героиней. Она невольно возмущалась про себя, когда господин Попурри с лукавым самодовольством похвалялся, что у него есть идея, которая в корне перекроит рынок.
«Что это? — насмешливо думала она. — После стольких лет во мне проснулась хеприйская солидарность?» Однако в ироничных мыслях была доля правды. «Может быть, то же самое испытал бы любой, кто не согласен с Попурри?», — думала она. Лин охватывал такой страх при мысли о ее отношениях с господином Попурри, для которого она не просто нанятая художница, что далеко не сразу она осознала свою ненависть к нему. «Враг моего врага…» — думала она. Но здесь крылось что-то еще. Лин понимала: она сочувствует Ма Франсине, потому что та — хепри. Однако — и возможно, именно это лежало в основе чувств Лин — Франсина не была добропорядочной хепри.
Эти мысли терзали Лин, не давали покоя. Впервые за много лет ей пришлось задуматься о своих взаимоотношениях с хеприйской общиной не так, как раньше, а с открытым, бескомпромиссным осуждением. Ей вспомнилось детство.
Каждый раз, закончив свои дела с господином Попурри, Лин отправлялась в Кинкен. Выйдя оттуда, она брала экипаж на окраине Ребер. И ехала через мост Данечи или Баргестов мост, мимо ресторанов, контор и домов Каминного вертела.
Иногда она останавливала повозку у Слюнного базара и подолгу бродила в тусклом свете его фонарей. Она перебирала вывешенные на продажу льняные платья и жакеты, не обращая внимания на прохожих, с любопытством и неодобрением глазеющих на хепри, приценивающуюся к человеческой одежде.