Вокзал
Шрифт:
— Допустим, что справимся… Напечатаем. А завтра немцы придут и меня под этот пресс уложат… Что тогда? Или вы при немцах тоже командовать будете, гражданин хороший?
Орлов нагнулся, поднял с полу обрывок от бумажного рулона, подровнял края листа, положил бумагу на стол, послюнил химический карандаш и размашисто вывел:
ПРИКАЗ
Гражданину Слюсареву под страхом смерти (физического уничтожения) приказываю приступить к исполнению своих обязанностей как работнику местной типографии и всячески содействовать напечатанию
Генерал Орлов.
9 октября 1941 г.
— Вот, читай, Слюсарев. Покажешь, кому следует. Если понадобится.
— Не годится. Без печати документик…
— Какая сейчас печать, Слюсарев? Вот печать, — Орлов достал из кармана шинели парабеллум. — Вот резолюция, Слюсарев.
Мужик спокойно заслонился ладонью от черной дырочки револьверной. Затем еще спокойнее надел пальто, висевшее на гвозде переборки. Взял с верстака «приказ» Орлова, спрятал его в одежде.
— Ну, ежели так… Тогда другой разговор. Тогда я руки вверх задираю. Ежели насилие…
— Не насилие, Слюсарев. Борьба.
— За существование?
— За власть, Слюсарев.
— Не все ли теперь равно, какая власть… В войну-то?.. И та, и другая — стреляет.
— Ах, вон ты как заговорил!
— Власть не власть, а в могилу влазь… В итоге.
— А вот я тебе итог этот и подобью. Досрочно.
— Не подобьешь. Кто тебе тогда газету напечатает?
— Разве что…
— Ты думаешь, я немцев ожидаю? На другие харчи потянуло? Ни-ни. Мне политика ваша без надобности.
— Ты, что же, анархист? Или верующий? Да ты оглянись! Иноземец пришел. На твою землю. Супостат… Во все времена Россия вся как один подымалась, ежели супостат. А ты — «поли-итика»…
— Не агитируй, гражданин Орлов. Не хрен дедушкин, подымусь. Если потребуется. А для войны мы — списанные, для службы. Вчистую. Потому как на шестом десятке пять лет прожил.
— Вчистую, говоришь? А совесть, Слюсарев? Или и ей у тебя отставка вышла?
— Может, я ее израсходовал всю… За светлые годы жизни.
— Ну и тип ты, Слюсарев. Бывает, такая деревина вырастет: все тело штопором перевито, выгнуто. Ни колуном, ни клином взять невозможно. Ни расщепить, ни расколоть…
— Пусть другие колются, а я погожу.
— Достаточно, Слюсарев. Собрание закрываю. У нас мало времени. В любую минуту нам могут помешать… Нужда заставляет связываться мне с тобой, с…
— Со сволочью?
— Короче, Слюсарев, беритесь за газету. Собирайте буквочки с полу, готовьтесь к набору. Глядишь, и полегчает: все меньше грехов перед народом своим.
— А ты мои грехи не считай! Во-первых, что набирать?
— За «что набирать» — не волнуйтесь. Это моя забота. Вот центральная «Правда» от 4-го октября сего года. Наберете с нее передовицу. И вот это… И это тоже… Что карандашом обведено, то и наберете.
— Откуда дровишки? Газетка, говорю, откуда взялась?
— Оттуда, Слюсарев, из Москвы. Из Цека. Вот, читай. Если не разучился. За светлые годы.
— Вы что же… четвертого в Москве были?
— Не имеет значения. Ветром ее принесло, «Правду». Дотошный какой… Летчик мне ее, убитый, подарил… Понятно?! Из его планшетки газета. Все теперь ясно? Набирай передовицу, Слюсарев. И чтобы грамотно. На уровне чтобы…
— Не спешите, гражданин Орлов. Хоть вы и генералом себя величаете, однако набирать газетку — не мое дело. Не умею. Не обучен. Не по моей линии.
Орлов аккуратно разложил «Правду» на верстаке — лицом вверх. Поднял с пола еще один бумажный обрывок. Прилежно сложил его в небольшую тетрадочку и, послюнив карандаш, собрался вновь что-то писать.
— Очередной приказ? — усмешливо скосоротился Слюсарев. — Это вы любите… Разные приказы-указы. Только на сей раз и под дулом ничего не выйдет. Говорю: не по моей части. Печатник я. Мое дело — шлепать. А вот набором не владею. Грамоте разучился. В школу-то еще при царе бегал.
— А кто… наборщик?
— Не могу знать, господин генерал!
— Не паясничай, Слюсарев. Кто может сделать набор? Где наборщики?
— Уехали. Их и было-то два.
— Будем сами набирать. По буковке. Строчку за строчкой. Потом шпагатом обвяжем. И под пресс. Я, конечно, отлучаться вынужден. У меня тут забот полон рот. В городишке вашем притихшем. А тебе, Слюсарев, срок даю для исполнения.
Слюсарев, приподняв свою тяжелую кепку с наушниками, поскреб в голове. Раздвинул двумя руками на шее лисий шалевый воротник зеленого полупальто, словно от жары задыхался.
— Есть тут один… наборщик. Отставной. Инвалид. С одним глазом.
— Кто такой?
— А сосед мой по келье. Старик Перга.
— Думаешь, сможет? С одним-то глазом?
— А вы ему под этот глаз — дуло. Как мне. Под дулом и слепой наберет.
— Он что, этот Перга… Как его, кстати, по имени-отчеству?
— Матвей Ильич.
— Он что, этот Матвей Ильич, настоящим наборщиком числился?
— Не числился, а работал. Тридцать лет. Пока ему собственный его сын, Миней Перга, глаз не выколол.
— Это как же?
— А самым натуральным способом. В махровое полотенце, которым дед Матвей по утрам лицо вытирал, младший Перга рыболовных крючочков понавтыкал. Чтобы досадить родителю…
— Какой подлец!
— Сынок-то? Он музыкант. На скрипке играет. За границу ездит.
— Мда-а… Дьявол с ним, с сынком. Зовите, Слюсарев, старика. Не будем ему дуло показывать. Если человек страдал в жизни… Тогда он без принуждения поймет, что к чему…
— Что газету нужно выпускать?
— Что со злом нужно бороться! А не прикидываться дурачком. Все! Ведите сюда Пергу… Живо!