Вокзал
Шрифт:
— Убивать его сейчас не нужно… Учтите, Николай Николаевич. Мы его судить будем. В школе. Чтобы остальным урок… К тому же он родственник ваш.
— Родственник! — вспыхнул, загорелся наконец Миколка. — Разве я виноват в том? Отец его, брат мой, виноват… На Клещихе Феньке женился! На жадобе… Раскулачили их в тридцатом. Распушили по белу свету. А сынок вот теперь и объявился. На мой позор.
— Сколько еще топать нам? — остановил Орлов излияния Миколки.
— А вона за теми сливами… Крыша черепична. И обходите.
— А нажмете вот сюда… Только если в крайнем случае.
— Понимаю, все понимаю… Ну, так я пошел. А вы обходите помаленьку. Погодьте, товарищ Орлов! Давайте условие обговорим. Как я стрельну, значит, так и врывайтесь хватать его, вязать…
— Договорились. Уж очень вам «стрельнуть» хочется. Ладно, по вашему сигналу берем его.
Миколка захромал вдоль изгороди, затем свернул в проулок, исчез в ветвях облезлого садочка.
— Дать вам автомат, Бархударов? Для уверенности?
— Есть у меня… Имеется. Свое, — покопался в плаще истопник и вынул никелированный наганчик.
— Тогда заходите двое отсюда… Вы, Бочкин, и вы, Бархударов. А вы… — посмотрел на оставшегося Туберозова Орлов. — Вы стойте тут… Как вкопанный. Вот вам автомат. Для устрашения. Если он в вашу сторону прорвется, кричите: «Стой, стрелять буду!» И один раз можете выстрелить. В небо.
— Хорошо… Хорошо, что в небо… драгоценнейший.
На всякий случай Орлов движением механизма выбросил из парабеллума один патрон, вставил его в магазин «шмайссера» — стволы и револьвера, и автомата были одного калибра.
— Вот, держите машинку. Сюда нажмете… Если понадобится.
Расстались. Орлов крадучись последовал за Миколкой, подбираясь как можно ближе к домику под рыжей замшелой черепицей.
* * *
Пройдя запущенный, обросший дохлыми, пожухлыми травами палисад, Миколка полез на крыльцо, стуча деревянной ногой. Пнул приотворенную дверь, ведущую в тамбур. Побарабанил пальцами в следующую дверь. В доме играл патефон:
Эх, Андрюша, нам ли жить в печали?!
Не прячь гармонь, играй на все лады!
Тогда Миколка двинул в дверь кулаком. Патефон заткнулся.
— Кого надо, родимые? — достиг Миколкиных ушей певучий, разгоряченный весельем голосок Пелагеи.
— Отопри, Палагея… Дядя это Генкин. Срочно племяш требуется.
— Дядя! Ах ты, дядя, бери меня, не глядя! — Распахнула дверь. Пропустила в прокуренную комнату.
За кухонным столом сидела какая-то незнакомая парочка. На столе хлеб, селедка, соленые огурцы, яблоки, свиное сало и граненые стаканы.
Тут же, на столе, знакомая,
— А-а… — шатаясь, выдвинулся из-за тюлевой занавески Генка Мартышкин. — Миколка, душа с тебя вон! Садись… Налейте сродственничку моему. Это он за повидлой пришел. Пес сторожевой…
Угрюмый мужчина, стриженный ежиком и с порванной некогда ноздрей, прямо из самовара нацедил в захватанный руками, грязный стакан чего-то мутного, белого…
— Погодь, Гена… Иди-ко, иди-ко сюда, племянничек. Слово сказать тебе требуется. С глазу на глаз. Секретное…
— Чего такое? — вцепился Генка взглядом в глаза дяди. — Каки таки секреты?
— Ищут тебя… по городу. Подь-ко сюда, в сени. Сопчу тебе кое-чаво.
Мартышкин долго смотрел на своего дядю, как бы вспоминая его. И все ж таки соблазн узнать нечто ценное пересилил. Генка даже как бы протрезвел малость, насторожился. Внимательно, по-кошачьи ступая, вышел в прихожую.
Дядя тут же захлопнул дверь в избу, привалясь к ней спиной. Не целясь, где-то возле Генкиного уха, шарахнул из парабеллума. Малый от неожиданности присел, и тут его Миколка шпокнул рукояткой револьвера по стриженой голове.
Генка схватился руками за голову. Одновременно распахнулись обе двери, и в тамбур ворвался с улицы Орлов, а из комнаты — мужик с рваной ноздрей. Дверью мужик напрочь смел одноногого Миколку, и тот загремел к стене на пол. Однако Миколка, упав, парабеллума из рук не выпустил.
Увидев оружие в руках Орлова и Миколки, мужик тут же попятился в глубь помещения, где, разинув пьяные рты, дико визжали женщины.
Мартышкин хотел ударить головой в живот Орлова, заслонявшего собой проем распахнутой на улицу двери, но верткий Орлов успел выгнуться дугой.
Оцарапанная рукояткой, кровоточащая голова Генки мелькнула в направлении дневного света. Но поверженный Миколка успел ухватить племянника за ногу, и тот, оставив сапог в руках дяди, не устоял и шмякнулся на осклизлые ступени крылечка.
Орлов, не раздумывая, прыгнул Генке на спину, поймал его руку, закрутил в болевом приеме.
Миколка-инвалид тем временем не смог побороть соблазн и еще раз пальнул из парабеллума. Теперь уже — основательно прицелившись. Из пробитого навылет самовара потекла самогонка в две струи.
На шум прибежали наконец и Бархударов с Бочкиным. Связали Мартышкину руки ремешком от его же брюк. Натянули ему на разутую ногу сапог и повели к центру города, в школу.
Уходя, Орлов оглянулся на остолбеневших женщин. Одна из них вдруг опомнилась, пришла в себя. Кинулась к самовару — затыкать отверстия в металле хлебным мякишем. Самогонка текла у нее по рукам…
«Ба… А дамочка-то знакомая будет! — осенило Орлова. — У Слюсарева в келье… С накрашенными губами сидела. В зеленой беретке».