Вокзал
Шрифт:
— И все-таки, можно один вопрос? Ведь сейчас и расстанемся. Навеки. Ответьте… Только безо всяких. Как маме!
— Спрашивайте, песик.
— Это как понимать? Ругательство, что ли, модное?
— Спрашивайте.
— Скажите… А почему непременно Скородумов? Я понимаю: красиво… Но ведь и ненадежно. Почему — Скородумов?
— Есть такое старинное слово: чары. Слыхали небось? Не из вашего лексикона журналистского, и все же прекрасное слово…
— Понимаю… Имя, талант, густой голос, аплодисменты… Ну, а мужчина? Он же старенький для вас. Решили потерпеть?
— Да нет же… — и она, раздвинув шторки волос, посмотрела на меня так откровенно, и чисто, и безбоязненно, что я опешил. Синичка — птичка любопытная. Одна радость на лице. Радость жизни. И ничего больше.
— Да тебе лет-то сколько? Небось — пятнадцать?
— Было и пятнадцать. В свое время. А сегодня девятнадцать.
— Первый раз на юга?
— Первый.
— Хочешь, я с тобой поеду?
— Нет. Не хочу.
— Почему?
— Вы прозаик… И вообще — трепло.
— Чары отсутствуют?
— Вот именно. И чары, и многое еще…
— Обижаете?
— Развлекаюсь. Чтобы не заплакать…
— Зайди-ка в вагон, девочка. Одна минута осталась. И старушку там, на море, смотри не обижай. Она славная.
— Она славная… — повторила Катя. И вошла в вагон.
Я намеревался помахать ей ручкой, как вдруг эта самая Катя, растолкав в тамбуре прощавшихся пассажиров, выскочила опять на платформу. В руке тощий, с ввалившимися боками кожаный чемоданчик. Дорогостоящий. Наверняка Скородумова подарок.
И тут состав трогается. Проводница что-то кричит. Катя в свою очередь машет ей: успокойся, мол… И, ни слова не говоря, еще ниже прежнего опустив голову, почти касаясь волосами дороги, тащится к вокзалу. На что-то решившаяся бесповоротно.
Все получилось так неожиданно, что я даже не пошел за ней следом. А Катя через мгновение затерялась в толпе.
И я, вместо того чтобы развести руками, глупо и широко улыбнулся. На моем лице появилось что-то такое этакое: пробегавший мимо носильщик с тележкой почему-то развернулся и послушно поехал следом за мной. Видимо, решил, что я вот-вот свалюсь и он отвезет меня к стоянке такси.
* * *
В зале ожидания возле буфетного прилавка Салтыков покупал порцию сосисок, стакан кофе и пачку дорогих сигарет. Я оглянулся по сторонам, ища Марту. Тщательно обследовал одно лицо за другим, но поблизости моей бывшей соученицы не было. Ладно. Поищем в другом месте. А пока последуем примеру «графа». Со своими сосисками и кофе я нахально присоединился к Салтыкову, ударив стаканом по его стакану.
— За искусство, гражданин художник! Будем здоровы! А мне нравится здесь, в вашем доме… Идея пришла! А не пожить ли и мне тут? Как вы считаете? Не стесню?
— Что, никак не уехать?
— А зачем непременно куда-то ехать на колесах? Вы тут сами недавно о чем говорили? Сажусь, мол, на диван — еду! Ваши слова? Мне тоже на вокзале нравится. Не желаете на пару существовать?
— У вас пенсии нету.
— Будет. Рано или поздно…
— Вот когда будет,
— В Харьков?
— Догадливый…
— Я подслушал. Когда вы с женой разговаривали. За моей спиной. Так получилось, не взыщите. Все ведь в одной комнате находимся…
— А вот подслушивать плохо… Не ожидал от вас. Дать бы вам по ушам за это…
— Да говорю вам: нечаянно! Что с женой? Не договорились о возобновлении?..
— А вот это не надо. Туда вас не просили… Выпил, что ли? Прешь, как на тракторе. Ешь какаву свою…
Маленький полулысый Салтыков едва доставал ртом до мраморного края стола, предназначенного для приема пищи в стоячем положении.
— А вы не обижайтесь. Я к вам по-братски… Без лукавого. У нас, журналистов, манера такая… На скорую руку все. Напор, темп! Ритм вырабатывается, почерк в поведении. Ну и боевитость, естественно. Со стороны такое наглостью отдает. Знаю.
— Журналист, говоришь? Наверняка стихи писал, да не состоялось… не вышло поэта. Небось ко дню Первого мая или Восьмого марта хореем лудил? Знаем мы вас, журналистов… Бывшие рифмоплеты. А ну, зачти мне свою стихенцию. Жми, жми, говорю. Не стесняйся. Потом я тебе почитаю. Ну, шпарь, чего уставился?
Смотрите-ка… Оскорбляет, лилипут. Вот щелкну тебя по курносине. Шпендрик какой… Добро бы я и впрямь стихами баловался, а то ведь напраслину возводит. Вот ей-богу щелкну! Занозистый какой мужичонка…
— «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана», — начал было я, но Салтыков оборвал:
— Ха! Пушкин! Думаешь, ханыга, на вокзале ошивается… так и Пушкина не читал?! А вот послушай мое:
Темный бор, за ним бугор.
На бугре крестьянский двор.
В синих окнах темнота
и подперты ворота…
Эй вы, сонные тетери,
отворяйте настежь двери!
Я вернулся из похода,
веселиться мне охота.
Тишина вокруг. Покой.
Ни собачки никакой.
Хоть бы жареный петух
потревожил криком слух.
Обойду сторонкой двор,
Сяду я да на бугор,
да открою лимонад —
буду весел, буду рад!
Стихи мне понравились. Чем? Неизвестно.
— Симпатичные стихи. Неужели собственного изготовления? Просто не верится.