Волчье море
Шрифт:
— Значит, будем воровать? — уточнил Косоглазый, и даже некоторые из данов загоготали.
— Догадался, умник, — откликнулся Хедин Шкуродер, хлопая его по плечу.
Я ушел от них, чтобы подумать; меня заботило, что делать с ранеными. Один уже метался в лихорадке, другой сильно хромал — ходить, как прежде, ему не суждено, однако на лошади он вполне усидит.
Лихорадка поразила нашего давнего побратима, по имени Овейг, того самого, кто наступил на «вороний коготь». Ранка вроде бы крошечная, такие заживают за полдня, не больше. Выходит, в рану попал
Брат Иоанн сидел подле него, прикладывая ко лбу Овейга мокрую тряпицу и бормоча свои песнопения. При виде меня монах перекрестился и всплеснул руками.
— Я молюсь земле и высокому небу, солнцу и Деве Марии и, конечно, Господу Нашему, чтобы они ниспослали исцеление, даровали мне умение лечить руками и словом. Сгинь, лихорадка, из груди и из тела, из рук и из ног, из глаз и из ушей, отовсюду, где зло таится…
Это нисколько не подействовало. Финн встал на колени с другого бока, и Овейг открыл глаза и слабо усмехнулся. Пот сочился из его пор, как вода из спелого сыра.
— Думал, валькирии красивше, — выдавил он, сознавая неизбежное.
Финн угрюмо кивнул. Мы все знали, что валькирии прекрасны. Они скачут на волках и забирают павших воинов, дикие и беспощадные, — но времени на утешительную ложь уже не оставалось.
— Одна ждет тебя, — произнес Финн почти ласково. — У нее волосы цвета красного золота, груди как подушки, глаза глядят только на тебя, и она заждалась. — Его мозолистая лапища накрыла лоб Овейга. Раненый замер на миг, потом новая судорога сотрясла его тело. — Доброго пути, брат.
Финн другой рукой провел лезвием ножа по горлу Овейга, затем прижал тело к земле; кровь медленно растекалась по груди, выплескивалась и бурлила, как вода в горячем источнике. Скоро Овейг затих окончательно, будто застыл, как густая кашица.
Некоторое время спустя Финн выпрямился, вытер кровь с рук, протер нож — тот, который я ему отдал и который он назвал Жрецом, — штаниной Овейга. И посмотрел на меня поверх мертвого тела.
— В следующий раз сам это делай, — сказал он, и мне вспомнилось, что именно так поступал Эйнар. Финн прав, это дело ярла.
— Только попробуй подойти, — прорычал Сумарлиди, второй раненый. Он с усилием уселся и вытащил из ножен свой сакс. — Левая нога у меня здоровая, а если что, я могу ползать.
— Тогда ползи к лошади и забирайся на нее, — бросил я, — и готовься скакать во весь опор.
— Заскочишь с земли-то? — полюбопытствовал Финн и сам зашелся от смеха.
Мы затаились чуть выше подножия холма, так что, подняв голову, я мог видеть очертания домов, возвышавшийся над ними купол церкви Архангела Михаила и блики свечей и костров, при взгляде на которые становилось еще холоднее, ветренее и темнее.
Когда прокаженная луна отбросила первые тени сквозь прорехи в черных облаках, я подал сигнал, и побратимы на четвереньках потянулись вниз по склону, шурша во тьме, словно жуки крыльями. Лязгнул
Финн с усмешкой поглядел на меня, и я увидел у него в зубах тот римский костыль, которым он воспользовался, чтобы разметить участок для хольмганга. Теперь он грыз этот костыль, как собака грызет кость. Зубы скрежетали по клину, не позволяя Финну преждевременно издать боевой клич. Слюна капала на бороду.
Я кивнул. Финн выплюнул костыль, откинул голову и завыл бешеным волком. Другие тоже завопили и рванулись вперед, к домам.
Я тоже побежал, направляясь к церкви, и слышал на бегу истошные крики арабов, застигнутых врасплох. Я миновал несколько домов, со всех сторон доносились треск древесины, проламываемой топорами, топот ног и пронзительные вопли. Кто-то в балахоне метнулся за угол следующего дома, врезался в стену, оглянулся через плечо. Заметив меня, он кинулся обратно — как раз для того, чтобы нанизаться на копье.
Закричала женщина, и через дверь я увидел, как ее повалили наземь двое мужчин и теперь поспешно стягивают с себя штаны. Я выругался сквозь зубы. Наверняка даны, пять лет не вкушавшие плотской любви. Ничего тут не поделаешь.
Я пересек площадь, увидел Финна и окликнул его. Сигват выскочил из соседнего дома, заметил меня и со смехом двинулся наперерез. Показался и Косоглазый, со стрелой на натянутой тетиве. Он оскалился по-волчьи, причем вид у него был такой, словно я застиг его с рукой в моем кошеле; потом он пожал плечами. Вчетвером мы направились к темному входу в церковь, узкому проему шириной в одного человека.
Слишком поздно, самые умные уже укрылись внутри и заложили дверь. Церковь выглядела отличным убежищем. Узкий вход, покатый пол, затем подъем и толстая дверь — тараном тут не воспользуешься. Выше я заметил отверстия вроде бойниц — и едва успел отскочить, когда из одного высунулось копье, точно змеиное жало.
Прижимаясь к стенам, мы подобрались к двери, осмотрелись, потом осторожно вернулись ко входу. Я вышел на деревенскую площадь, добрел до колодца, окруженного рядом поилок, присел, положив щит на колени, а меч на плечо, и прислушался к воплям из домов. Кое-где мелькали человеческие фигуры, будто черные нетопыри. Внезапно ярко полыхнуло пламя, и крыша одного дома рухнула.
Финн зарычал, и я устало кивнул. Он убежал во мрак, волоча за собой Косоглазого, который, судя по всему, хотел остаться рядом со мной; на бегу Финн громогласно требовал затушить пожар, иначе он порвет всем задницы и погасит огонь кровью.
— Это крепость, а не Христова церковь, — проворчал Сигват. — Придется поджигать.
— Нет, — возразил я. — Уже поджигали, хватит… Еще ненароком спалим то, что мы ищем.
— Можно поджечь дверь, как в прошлый раз, — ответил Сигват, поднялся, сложил руки вместе, зачерпнул воды и плеснул себе в лицо. Отряхнувшись, как собака, он пошел собирать дерево на растопку костра.